покачал головой Черногоров. – Наоборот, обсуждение преступлений Изряднова должно быть гласным, – мы же боремся за чистоту рядов прокуратуры и партии! Я опасаюсь другого: как бы приятели Изрядного не принялись писать в Москву, упреждая правдивую огласку дела. По закону мы не можем рассказать общественности о преступлениях Изряднова, не располагая доказательствами его вины, а таковые появятся лишь после дознания. Узнав об аресте, приятели Изряднова спишут это на козни ГПУ и начнут жаловаться Сталину, Дзержинскому и Куйбышеву. Покуда мы не выявили факты причастности Изряднова к преступлениям банды Гимназиста, высокие московские кабинеты наполнятся кляузами о произволе Черногорова и Луцкого.
– И как же нам уберечься от клеветы?
– Очень просто: накануне арестов прокуроров я дам тебе список дружков и приспешников Изряднова в губкоме, совнархозе, прокуратуре и милиции. Их, кстати, не так уж и много. Под благовидным предлогом, по партийной линии разошли их в уезды с инспекциями, отправь в командировки или на партучебу.
– А не проще ли их арестовать вместе с Изрядновым? – предложил Луцкий.
– Само собой – нет, – улыбнулся Черногоров. – Эти товарищи – не преступники, они лишь близкие прокурору люди, уверенные в его неподкупности и преданности делу партии.
Луцкий достал носовой платок и вытер мокрый лоб.
– Подожди-ка, – задумчиво проговорил он. – А не насторожится ли Изряднов после ареста Боброва? А ну как ему на отдых телеграфом отстучат? Тот же Апресов.
– Ничуть. Адвокат получил подложную телеграмму от золовки из Вологды о том, что его брат серьезно болен. Бобров срочно отправился в дорогу, в Биркине Гринев с опергруппой снял его с поезда и препроводил в тюрьму ГПУ.
– Ловко, – усмехнулся Луцкий. – Молодчина твой Гринев.
– Да, не зря народные хлеба проедает.
– Ну раз так – договорились, – секретарь губкома протянул руку Черногорову. – Хватай подлецов, будем действовать сообща.
Кирилл Петрович пожал ладонь Луцкого и устало вздохнул:
– «Дело прокуроров» – лишь начало. Нам еще много битв предстоит. Раньше за «контрой» недобитой гонялись, а теперь, видишь: черви-взяточники подтачивают пролетарское государство. Вона как жизнь повернулась, самому в диковину!
Луцкий легонько похлопал Черногорова по плечу:
– Жаль, Кирилл Петрович, что мы редко разговариваем по душам. Ведь мы с тобой – опора власти в губернии. Нам волей-неволей положено дружить. Вот смеялись не раз партийцы над Медведем – дескать, и туповат, и груб по-мужицки, и малограмотен. А все ж он свой в доску, кровь и огонь прошел с нами рука об руку! Скоро разбредемся по стране кто куда, затеряемся. На последнем съезде партии, сам знаешь, призвали выдвигать к управлению молодые кадры. Пройдет год-другой, и останется старых большевиков в руководящих органах – капля в море. А ведь мы уже не те, товарищ! Постарели, учеба в голову не лезет…
– Так в чем же дело, Григорий Осипович? – пожал плечами Черногоров. – Я не против дружбы, всегда ценил твое упорство и целеустремленность.
Луцкий шутливо погрозил пальцем:
– Хитришь, Кирилл Петрович. Я, как всем известно, придерживаюсь линии большинства ЦК, никогда не состоял в «оппозициях»; ты же – сторонник Льва Давидовича. Отсюда и расхождения, недомолвки.
– Не так все просто, – поджал губы Черногоров. – С Троцким у меня лишь старая дружба по эмиграции. К тому же, коли говорить откровенно, ты, как и все партийцы, не служившие в Красной армии, испытываешь ревность к тем, кто находился в подчинении Льва Давидовича в годы войны. Вот и весь корень расхождения. В остальном – я никогда не примыкал к «оппозициям», более того – взглядов Троцкого не разделяю.
Луцкий с минуту испытующе глядел на собеседника.
– Видишь, наши точки зрения во многом сходятся, – наконец проговорил он. – Однако оставаться в стороне от внутрипартийной борьбы нельзя, чем скорее каждый коммунист сделает правильный выбор, тем скорее прекратятся дрязги и пустые дискуссии. Раньше я тоже стоял вне группировок, а теперь понял, что нужно определяться.
– Для меня лично важна позиция всей партии, ее активного большинства, – ответил Черногоров.
– Значит, позиция Сталина? – сощурился Луцкий.
– Выходит, так.
– Тогда – и дискуссиям конец, – облегченно вздохнул секретарь губкома.
– Строго говоря, в дискуссиях нет ничего плохого, это у нас в провинции они превращаются черт знает во что, – усмехнулся Кирилл Петрович.
– Спор спору рознь, – покачал головой Луцкий. – В стране – гора проблем. Время ли спорить? За дебатами можно легко забыть о делах насущных…
– Давай-ка отвлечемся от столичных далей и поговорим о наших губернских проблемах, – прервал секретаря губкома Черногоров.
– Изволь. У нас стараниями вашего покорного слуги дискуссии в губкоме исчерпаны.
– Дискуссии исчерпаны, а необходимые решения по насущным вопросам не всегда принимаются вовремя, – скривился Черногоров.
– Примеры?! – вызывающе поднял брови Луцкий.
– Далеко не будем ходить. Взять хотя бы мое обращение к бюро губкома двухнедельной давности. В записке на твое, Григорий Осипович, имя обобщались сведения из уездных отделений ГПУ. Я писал, что крестьяне озабочены засушливым летом и несмотря на относительно неплохой урожай, недовольны установленным на этот год размером продналога и низкими закупочными ценами на излишки хлеба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14