– Вы не простудитесь, мадам? – любезно обратился он к консьержке.
В ее каморке тоже не было ни отопления, ни обогревателя, ни электророзетки. Старый дом на бедной улочке с убогими жильцами доживал свой век. Хозяин давно уже не давал денег на капитальный ремонт, решив выжать из здания все до последней капельки, а потом снести. Вместо этих домов, таких роскошных в конце прошлого столетия, поднимутся комфортабельные безликие сооружения.
Закутанная в тряпье консьержка в митенках грелась горшком с тлеющими углями. Жалобам Свена на погоду она отвечала бурными жалобами на правительство:
– Слыханное ли это дело, месье, вместо того чтобы убирать снег, собирают правительство и оно решает, как убирать снег! А налогоплательщик платит! Так на что же идут наши кровные денежки?
А мы тем временем контрабандой протащили «буржуйку», которую консьержка по доброй воле ни за что не впустила бы в дом из страха перед пожаром. К тому же в контракте подобные удобства для жильцов чердака предусмотрены не были.
– Луи Пятнадцатый! – рассмеялась Исмаиля при виде печки.
Цилиндрическое туловище на кривых ножках с потертыми украшениями напомнило ей стиль рококо. Кличка прилипла, печка стала Людовиком. Рассевшись посреди берлоги Свена, раскаленная докрасна печурка грела, как сердце друга, радовала глаз пламенем, ласкала ухо потрескиванием дровишек. В моей памяти эта суровая парижская зима неотделима от раскалённого Людовика.
Весь мир словно сговорился против нас. Дотации Свена начали поступать с перебоями, регулярно ему посылали только скудный прожиточный минимум. Родители изо всех сил демонстрировали недовольство затянувшимся студенчеством сына, который должен был учиться всего четыре года, а пребывал в Париже целых шесть.
С моим счетом, куда переводил деньги отец, творилось то же самое, что с температурой за окном. Остаток на счету резко полетел вниз, пока не достиг нуля. Почтенные и экономные французские буржуа, нанимавшие в качестве домработницы Исмаилю, в остальное время будущего социолога, уехали в Шамони и завязли там из-за снегопада. Исмаиля осталась без работы и без денег. Финансы Этера давно иссякли.
Всю нашу шайку содержали швед с македонцем, которые мыли посуду в забегаловке, куда я не показывался, чтобы не навлечь на бистро месть Станнингтона-отца.
В поисках резервов Исмаиля ликвидировала свою квартирку, но на этом мы не разбогатели, потому что Свен должен был зарегистрировать ее как дополнительного жильца – консьержка слишком хорошо знала наши отношения.
Зато югослав переехал к нам без всякой бюрократии. Так у нас появился второй жилец на халяву плюс пятьсот франков в месяц, которые он до сей поры платил за койку в подвальной комнате, где кроме него жила еще тьма народу. Этот «пансионат» возле площади Республики держал серб-эмигрант.
Когда наши финансы пели особенно скорбные романсы, неизвестно откуда заявился парнишка, этакий Пэк из «Сна в летнюю ночь», с иссиня-черной шевелюрой. Ему было лет пятнадцать. Я никогда прежде его не видел. Он позвонил в дверь Свена. С тех пор как с нами поселился Отокар, я никому не открывал дверь.
– Я застал американца?
Мальчишка с любопытством оглядел нашу пещеру, сбросил с плеч шерстяной башлык и тряхнул головой. Волосы до плеч поддерживала индейская плетеная тесемка. В тот сезон это был писк моды, все подростки щеголяли с подобными тесемками, подражая теннисисту Бьорну Боргу. Красно-желтая повязка подчеркивала оливковую кожу, темные глаза и длинные, загнутые кверху ресницы. Парень походил на араба, в этом возрасте арабские мальчишки напоминают красивых девушек.
– В чем дело? – ответил я вопросом на вопрос.
Выглядел мальчишка вполне безвредно, но сначала я хотел узнать, зачем ему понадобился Этер.
– Вы не бойтесь, я друг, – серьезно ответил парень.
По-французски он говорил плохо, но мое ухо, ежедневно оскорбляемое выговором и ошибками лиц пяти национальностей, не могло угадать, какая же теперь нация бьется насмерть с языком Вольтера.
– Я ничего не боюсь, – наставительно ответил я сопляку. – А ты кто такой?
– Микеланджело.
– Буонарроти? – пошутил я.
Уж если он на кого-нибудь и походил, то не на уродливого скульптора, а на молодого Давида его работы.
– Микеланджело Оверола. – Прелестный рот изогнулся в улыбке. – Я принес американцу деньги.
– Так бы сразу и сказал. Этера нет дома. Я дежурил возле Людовика. Станнингтон куда-то пошел, не сказавшись, Исмаиля со Свеном еще не вернулись из города, а Отокар пахал в баре.
– Располагайся. Кто же прислал американцу деньги?
– Маммина возвращает с большой благодарностью… О, вот это класс! Круто! Можно посмотреть? – Восторг относился к моей сумке, которая висела в изголовье кровати.
– Можно, – великодушно разрешил я.
В этом сезоне Латинский квартал одевался в военном стиле: куртка, штаны военного покроя, высокие сапоги, а высшим шиком была помесь вещмешка с ягдташем, который носили на лямке через плечо.
У моей сумки верх был обшит серебристой щетинистой кабаньей шкурой, а по бокам шли два ряда газырей. Сумку в охотничьем магазине на Новом Святе в Варшаве купила мама и прислала с оказией, чтобы ребенок в далеком Париже не чувствовал себя, боже упаси, бедным родственником и не обзавелся комплексами.
– Мне надо идти, маммина велела скорее возвращаться. Я оставлю деньги у вас.
Я принял десять тысяч франков и вместе с мальчишкой вышел из дома.
– Не надо меня провожать! – возмутился подросток.
– Я иду в магазин, ты даже не знаешь, как вовремя твоя маммина отдала долг!
– А деньги всегда вовремя, – улыбнулся Микеланджело Оверола и пропал за метелью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93