У Джеймса здесь свой интерес.
– Но и у Генри ведь тоже?
Это замечание встретили шепотом согласия, а Дара сделала над собой усилие, чтобы промолчать.
Анна по-женски высказалась о репутации Джеймса, игнорируя куда более серьезный тон разговора.
У ее отца вырвался смех.
– У него есть другое предложение от Генри. Вот увидите, я окажусь прав.
И снова Дара прикусила свой язык. Довольно удивительно, но сделала она это ради Лаоклейна. Его гость решил разозлить ее. Преданность и бережное отношение Генри к королеве приравнивались к расточительной щедрости Джеймса и его плотским аппетитам. Генри был таким же хорошим и благородным правителем, как и Джеймс, но перед ним не преклонялись так, как перед шотландским королем.
Дара задумчиво посмотрела на Лаоклейна, затем перевела свое внимание на назойливого наследника лорда Кермичила. Он, по всей вероятности, забыл, что его отец не одобряет то, как он смотрит на Дару. Однако разговор с Критом не заставил ее забыть мужчину, сидевшего рядом с ней. Его лесть не возбуждала в ней такого же приподнятого настроения, как невысказанное одобрение безрассудных серых глаз.
Волынки играли без конца, но одна баллада запомнилась ей больше всех. Песня шотландских гор. В ней одновременно чувствовалось что-то дикое, горькое и сладкое. Казалось, в ее звуке было то, из чего он сделан. В мелодии звучала мрачная непреклонная сила, нежность проявлялась редко, да и то не полностью. Дара знала, что ей следует бояться этих редких моментов проявления нежности.
Гости же предпочитали быстрые, пульсирующие звуки, от которых закипает кровь, а ноги сами идут в пляс. Несколько женщин пришло с ферм, чтобы помочь обслуживать гостей. Их смех звенел, смешиваясь со звуком волынок, когда они игривыми движениями старались избежать рук мужчин. Их лица пылали от вина и возбуждения, волосы взлохматились, а одежда стала не такой аккуратной. Было уже утро, а это означало, что настало время, когда они уже ничего не стыдились.
Кинара держалась от них в стороне. Ее лицо выражало пренебрежение к этим простушкам. Она свободно двигалась среди мужчин, зная, что ни один не осмелится дотронуться до нее даже в игре, потому что Руод, пьяный или трезвый, в любой момент быстро схватится за нож, который всегда носит с собой.
Видя, как Руод открыто, при каждой возможности трогает руками служанку, Дара все больше ненавидела его. Ее раздражение росло. Кинара была слишком молода для того, что с ней делали. Бросив злой взгляд в сторону Макамлейда, Дара увидела – он наблюдает за ней с уверенностью человека, который знает, что о нем думают и что мысли эти нехорошие. Выражение его лица не изменилось, когда она перевела свой взгляд на еду.
Как на любом пиру, здесь не было конца количеству и разнообразию съедаемого и выпиваемого. Сытые мужчины продолжали есть, и пили те, кого уже давно не мучила жажда. Но пока его гости и домочадцы пировали, Лаоклейн сидел с кружкой в руке, откинувшись на спинку своего резного стула, целиком расслабившись. Наконец тарелки с дичью, свининой и говядиной заменили сладостями, пирогами, засахаренными фруктами. Но мужчины не променяли свой эль на более легкое вино, как это сделали леди.
Чрезмерное спокойствие было нарушено некоторым волнением. Со двора вошел крепкий юноша, держа под колпаком большого сокола. Птица сидела гордо, несмотря на то, что ничего не видела, когда ее внесли в этот странный для нее и пугающий мир. Это была птица, вызывающая зависть у тех, кто знал в этом толк. Вдоль стола пронесся шепот одобрения. Юноша направился прямо к Лаоклейну, а тот указал на Анну:
– Мой подарок невесте.
– Милорд, – Анна остановилась, подбирая слова, чтобы продолжить свою речь. Она не любила соколиную охоту еще больше, чем обычную. На шее у нее красовалась тяжелая золотая цепь с изумрудами, подарок Ниалла, теребя ее, она сказала: – Уверена, ты оказываешь мне честь своим подарком. Эта птица одна из твоих собственных?
– Да, – ответил он, не утруждая себя перечислением достоинств птицы, но тут же обнаружил в себе отсутствие интуиции. Лаоклейна удивила собственная глупость. Неосознанная реакция Анны не вызвала в нем раздражения. Он увидел в ее глазах облегчение, когда он приказал вернуть сокола в клетку, находившуюся в конюшне.
* * *
Если Анна решила, что она достаточно выразила свою благодарность, то она ошибалась, и через несколько дней она обратилась к Даре за помощью. Ее стремление к дружбе с Дарой было настойчивым, и уже до начала ее атаки гордость Даны была в большей степени сломлена. Анна действовала без жалости. Несмотря на внешнее спокойствие, ее, как и большинство девушек, обуревали мечты, желание приключений. Она больше завидовала Даре, чем жалела ее. Анна думала, что могла бы страдать, если бы потеряла брата. Она сильно любила Крита, и если бы он погиб, то она почувствовала бы такую же глубокую боль, как и Дара.
Анна проскользнула в дверь, открытую Дарой на ее стук. Ее улыбка была мимолетной и теплой. На Даре было платье золотого цвета, которое она взяла взаймы у Леты. Тяжелые кудрявые волосы были свободно распущены. Она никого не ждала в столь ранний час и до прихода Анны спокойно сидела перед камином.
Первые слова Анны не имели ничего общего с целью визита. Она с завистью дотронулась до волос Дары.
– Ты глупая девушка. Цвет твоих волос ничто не изменит, а вот их длину не увидят, если ты будешь закалывать их на затылке. Я ношу свои распущенными из тщеславия, но они не идут ни в какое сравнение с твоими.
Дара молча покачала головой и начала заплетать волосы, которыми так восхищалась Анна, в тяжелые косы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83