Люсьенна с силой нажала мне на затылок, заставляя оторваться от живительного источника. Я уступил силе. И, не отрывая губ от тела, пересек его снизу вверх, скользнул по ложбинке меж полушарий ее грудей - наши губы слились.
И пока я целовал ее, она сбросила мои одежды. Я оторвался от ее губ, чтобы насладиться видом ее обнаженного тела. И не мог не подивиться удивительной красоте его. Мой ум оценил эту идеальную наготу еще до того, как глаза удостоверились в ней.
Зрелище было столь волнующим и так радовало сердце, приводя меня в состояние идолопоклонника, что меня охватило страстное желание замучить это тело ласками.
Но Люсьенна нуждалась в короткой передышке. И я сдержал свой порыв, только смотрел на нее и ласкал одними глазами. Вынести эту ласку ей, похоже, было трудней, чем все прочие. Тело ее как бы сжалось. Она отвернулась, словно искала убежища. Она сжала ноги. Прикрыла рукой лоно. Хотя мне показалось, что она не желала этого возврата целомудрия, считая свой порыв слабостью и изменой царству плоти.
- Смотри, - с каким-то надрывом в голосе произнесла она, - смотри на свою жену... - и с улыбкой, одерживая победу над собой, добавила - на свою бесстыжую жену.
И резким движением убрала руку с лона. Ее ноги чуть разошлись, почти открылись.
Но усилие это вызвало у нее дрожь. Она снова собралась, сжала бедра. Ее ладонь едва вновь не закрыла лона. Я трижды нежно поцеловал шелковистые волоски.
Она вздрогнула.
- Знаешь, - сказал я, - нет женщины прекраснее тебя.
И словно в благодарность или пытаясь скрыть свою застенчивость, она сплела руки на моей шее и несколько раз поцеловала. Потом опустила голову, лаская мою грудь, словно настал ее черед совершать открытия и поклоняться. Она следовала тому же ритуалу, что и я, спускаясь вниз по плоти и потихоньку освобождая ее от одежды.
Я был счастлив, но немного побаивался. Не вызовет ли внезапная встреча этой только что родившейся женщины с мужским, яростным в своей наивности желанием, если не чувство смешного - она была слишком возвышенна, чтобы думать о смешном - то чувство какого-то животного уродства, которое пробудит ее от сказочного опьянения, в которое мы со вчерашнего дня погружались вместе с ней. Я подумал, а не будет ли более мудрым, и даже совершенно естественным, отдаться возбуждению -притворства с моей стороны не могло и быть - и тут же перейти к обладанию.
Однако предстоящее испытание, возбуждающее мою чувственность, даже интересовало меня своей опасностью. Я повторял себе, что мой ум, не терявший математического склада даже в моменты безумства, не согласится уйти от решения задачи, изменив исходные данные. Поскольку я с возбуждением последовал за Люсьенной в открытии этих "плотских вещей", было ли элегантным, в интеллектуальном смысле этого слова, уйти в сторону в решающий момент?
Но уже было поздно. Люсьенна обнажила меня и инстинктивно отстранилась. Я ощутил беспокойство. Но она отстранилась не резко, не отвернула взгляда - напротив, глаза ее стали пламенными и серьезными. Она вдруг прижалась головой к моему плечу, спрятав лицо от меня, и с горячим придыханием шепнула мне на ухо:
- Муж мой.
Я обнял ее за плечи. Она медленно добавила:
- Послушай. Есть вещи, которых я никогда не понимала, а теперь поняла. Знаешь...
Я читала (можно быть мудрецом и читать об этом), я читала, что в некоторых античных обществах женщины поклонялись приапу, делали из него культ. Я не могу сказать, что была возмущена. Это было для меня странным, столь же далеким, как древние безумства, как жертвы Молоху. И вот...
- И вот?
- И вот... - она еще глубже спрятала лицо и вздрогнула с головы до ног, - и вот!
я не подозревала, что он может быть... так прекрасен, обладать столь ужасной и нетерпеливой красой. Я всю жизнь буду помнить, с каким порывом ты вчера смотрел на мою грудь. Это сильнее меня. Я злюсь на себя, что мне не хватило мужества раскрыться перед тобой так, как сделал это ты, мой муж... у меня еще нет этого мужества. Но я поклоняюсь... - слово огненным шаром ширилось в ее вздымающейся груди, - ...я охвачена обожанием, как античная женщина...
Она задыхалась. Ее сердце боролось само с собой. Я сбросил с себя одежды.
- Хоть один поцелуй, - прошептала она.
Ее опасливый и быстрый поцелуй походил на поцелуй, с которым прикладываются к ногам идола; потом она откинулась на спину, ее ноги раскрылись, и она привлекла меня к себе.
И стоило мне войти в нее, как из ее груди вырвался долгий и ровный звук, и крик, и прерывистое дыхание, воркование и хрип одновременно. И одного этого стона хватало бы мне, чтобы исторгнуть спазм наслаждения, но я в невыносимом возбуждении все же смог отдалить его.

1 2