— Тяжек грех, — пожаловался Анатолий. Понурив голову, добавил он неприязненно, — Заходите.
Компания зашла в пристройку. Гости старались ступать тихо.
— Вон в там, в там грядите, — показал дьякон перстом. — Вон в там комната.
Полуподвальное помещение, вроде подсобного, метлы, тряпки какие-то, все старое. Рябинный Храм, содержащийся в основном на деньги Краенной Церкви, средства имел скудные.
Любава и Белянка обменялись комментариями шепотом. Похоже, Белянке приключение начинало нравится, несмотря на испуг.
— И вот что, дьякон, — сказал Хелье тихо. — Если кто будет спрашивать — ты ничего не знаешь и никого не видел. Да?
— Да, так, — уныло откликнулся дьякон. — А еда как? Еда для им?
— Заглянешь к полудню, поделишься чем-нибудь с твоего стола. Но так, чтобы дьяконица не видела, и чтобы никто вообще не видел. Только до вечера, Анатолий. Пожалуйста. А днем никуда не ходи.
— Проповедь читать намерение.
— Нет уж, пожалуйста, пусть кто-нибудь другой прочтет.
— Нет другой.
— Есть другой. Слушай, их ведь правда убьют, если обнаружат, и ты будешь виноват.
— Ты не любить меня, — с уверенностью сказал Анатолий.
— Дьякон, — Любава положила руку на плечо Анатолия. — Посмотри на меня.
Он посмотрел уныло.
— Мы ни в чем не виноваты. Но нас хотят убить. Неужто не приютишь ты нас? Ведь ты христианин.
— Христианин, — согласился дьякон мрачно.
— Годрика я вам оставлю, — сказал Хелье.
— Это зачем еще? — возмутился Годрик.
— Тише. На всякий случай.
— Я не желаю!
— Это все равно. Нож у тебя с собой. Сверд не дать ли мой тебе?
— Нет, я сверды не люблю, — недовольно и деловито сказал Годрик.
— Вот и славно. А то я без сверда себя на улицах города этого голым чувствую. К вечеру я приду. В крайнем случае к завтрашнему. Опусти все засовы и никому не открывай. Начнут ломиться — действуй по обстоятельствам. Но не думаю, что начнут. Анатолий — человек верный.
Анатолий, уловивший смысл слов несмотря на скороговорку, покачал неодобрительно головой. Годрик пробурчал что-то, тоже неодобрительное.
— Все, — сказал Хелье. — Я пошел. Любава…
Любава обняла его и поцеловала в щеку. Видя это, Белянка тоже обняла Хелье и тоже поцеловала в щеку. Хелье, подумав, обнял Годрика и поцеловал его в щеку.
— Э, — сказал Годрик.
Хелье кивнул Анатолию и быстро вышел.
Анатолий некоторое время созерцал компанию. Целовать его в щеку никто не собирался.
— Ладно, — сказал он. — Вон угол. Кадка. Полдень принесёт еда.
Годрик посмотрел по сторонам, выбрал себе ховлебенк, и сел на него.
— Что он сказал? — спросила Белянка у Любавы.
— Кто?
— Ну он вот. Дьякон, — она показала глазами на Анатолия.
— Велел, чтобы на пол не гадили, есть кадка, — сообщил Годрик с ховлебенка.
— Запереть дверь, — объяснил Анатолий, уходя и унося свечу.
* * *
Рискуя быть увиденным, Хелье все же доехал, щелкая вожжами, до дома тетки Погоды и разбудил ее стуком.
— Ну, что тебе? — спросила сонная тетка Погода.
— Давал я тебе два свитка на хранение давеча. Они мне нужны.
Она вынесла ему свитки, завернутые в шелковый лоскут, и получила за труды полгривны.
Повозку Хелье подогнал к стене рыбацкого домика. Корова сонно подняла голову и смотрела, хлопая ресницами в рассветном солнце, как он распрягает лошадь. Осталось завести свиней или овец, и будет хозяйство, подумал Хелье.
На крыльце сидел угрюмый Дир, почти не обрадовавшийся возвращению друга.
— Не спится, — объяснил он, жуя травинку. — Где Годрик?
— Я велел ему закончить кое-что. К вечеру будет.
Дир пожал плечами. Хелье присел рядом.
— Минерва там?
— Да, как ты просил. Оба пытались уйти. И она, и Ротко. Ротко вспомнил, что забыл посмотреть на насущные контрибуции какой-то греческой церквы на отшибе, она нынче строится, и ему непременно нужно знать, как они выглядят.
— Насущные… как?
— Контрибуции.
— Не понимаю.
— Я тоже. А дура мелкая просто хотела сбежать с деньгами, которые ты ей дал. Не надо было сразу все давать. И вообще не надо было давать столько. Дал бы сапы три-четыре. Восемь гривен — на восемь гривен иной плотник или смолильщик, обремененный семьей, два года может прожить.
— Это кто тебе такое сказал?
— Ротко.
— А Ротко заодно не сказал тебе, что в Риме на одного мужчину приходится восемь женщин?
— Ну да?
— Именно так и есть.
Дир подумал.
— Наверное, это страшно неудобно, — сказал он.
— Почему же?
— Допустим, вышла женщина замуж.
— Так.
— Любит мужа.
— Ну и?
— Она же все время будет бояться, что он ее бросит и уйдет к другой. Дрожать будет.
— И что же в этом плохого?
— Подозревать будет. Станет сварливой и скучной.
— Может ты и прав, — сказал Хелье. — Не знаю.
Он придвинулся поближе к Диру, положил ему голову на плечо и зевнул.
— Я немного подремлю, — объяснил он. — Ложиться сейчас спать глупо, только хуже будет.
Он не задремал — уснул. Дир скосил глаза, выплюнул травинку, и долгое время сидел не шевелясь, боясь разбудить друга. Стали затекать плечи и колени. Как мог осторожно, Дир снял голову Хелье с плеча, поднял друга на руки, ногой отворил дверь, и отнес Хелье на свое ложе. Хелье засопел, заворчал, перевернулся на бок, свернулся почти в клубок, почесал голову. Дир укрыл его сленгкаппой. Перейдя к лежанке, на которой примостилась Минерва, он присел рядом на корточки и некоторое время рассматривал нелепое это создание. Из-под покрывала торчали тощие и грязные, совершенно детские ее ноги. Рука с растопыренными грязными пальцами, нелепо согнутая, торчала в сторону, другая спрятана под покрывало. Надо ей помыться, как проснется, подумал Дир. Ротко заворочался на своем ложе и произнес длинную рассудительную фразу по-латыни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138