Детин вспомнил о ранней своей молодости, когда ему приходилось много путешествовать с товаром. Он всегда отказывался от таких невыгодных просьб-поручений. И подхалимом никогда не был, и этим гордился. И что же теперь делать с гордостью той, поселяне? Не то, что галльского бальзама — пива прокисшего, свира прошлогоднего на нее не купишь. Не подхалимствовал — будто подвиг совершал, милость кому-то какую делал, будто счастливее кто-то стал, или управился поесть лишний раз в голодный год благодаря отсутствию в привычках Детина подхалимства. Герой какой, надо же).
Вот опять же сопляк этот — дал по роже. За дело дал! Ишь какой правильный нашелся, пряники ему не кради. Мальчишку за ухо крутить! Тому пряника захотелось, отец на пряники денег не дает. Так дай ему ты, раз у тебя денег больше, чем в княжеской казне. Ан нет — вместо денег розги.
И ведь не один я такой, подумал он, постанывая от боли — вокруг глаза болело, в мозгу вспыхивало и разбегалось блестками, а кожа в результате сидения в яме во многих местах пошла сыпью. В паху было натерто до невозможности, промежность в арселе саднило, поясницу ломило.
Не один я такой, ходят по земле сотни таких же, справедливость, никем не требуемую, по малому верша. В хвиту такую справедливость. Ты пообижайся еще на ратника-то! Завтра этого ратника пошлют в бой, в бою этом отхватят ему лихим свердом руку, или ногу палицей перешибут, вернется он калекой никому не нужным — и будут мимо проходить разные детины-купцы, справедливо полагая, что на всех милостыни не напасешься в любом случае, так чего ради и стараться, подавать.
Голову Детин мыть не стал. Волосы слиплись, появились колтуны — холодной водой не размоешь. Помыл только бороду. Борода, кстати, оказалась не очень грязной.
Куда меня теперь, думал он. Для чего я им чистый понадобился?
— Пошевеливайся там! — раздалось снаружи.
Облачившись в обещанную свежую рубаху, Детин прикинул, что делать с собственной, в негодность пришедшей одеждой, и в конце концов просто собрал ее в ком. Его снова окликнули, и он заспешил. Сапоги решил не надевать — больно.
Опять пошли какими-то задворками, вдоль восточной стены детинца. Неожиданно взору узника открылась настоящая улица, с домами, палисадниками, деревьями, заборами. Из черепичных добротных крыш торчали трубы, из некоторых шел дым — дома оказались обитаемы. Причудливые сооружения, конусообразные вверху, виднелись возле каждого дома. Водосборники, понял Детин. Водовоз нужен только когда давно не было дождя. Странные какие-то водосборники. Мой лучше и больше.
Ратники свернули в один из палисадников и без стука вошли в дом, втолкнув перед собой Детина. Обыкновенный дом. Гридница. Печь. Стол, на столе много всякой еды. Скаммели. На одном из скаммелей сидела, уставившись в свиток, какая-то полнотелая женщина. Оторвавшись от свитка, она кивнула ратникам. Те поклонились и вышли.
Детин стоял посередине гридницы в одной рубахе, без гашника, сапоги в руке.
— Садись, — сказала женщина дружелюбно. — Садись и ешь. Не торопись. Время кое-какое есть.
Прежний Детин повел бы себя по-другому. Нынешний Детин сел и стал есть. Сперва с опаской, боясь, что его остановят. Затем быстрее.
— Не торопись, — сказала женщина.
Вскоре Детин остановился, чтобы перевести дыхание. Рука потянулась к кувшину — свир? сбитень? вино?
— Потом, — сказала женщина. — Мне нужно, чтобы ты сохранял ясность мысли. Поговорим.
Он кивнул, с сожалением поглядел на кувшин, схватил вороватым движением с блюда раденец с бараньим мясом, откусил, и, жуя, спросил:
— Кто ты?
— Это не важно, — сказала она. — Называй меня… ну, скажем… Дике.
Что-то шевельнулось в Детине от того, предыдущего, Детина. Имя показалось ему забавным.
— Отчего ж не Хвемис? — спросил он, жуя.
Женщина улыбнулась.
— Хвемис, мать моя, слепа, — сказала она. — А я, дочь ее, как видишь, вполне зряча. И все еще молода. Эка тебе засветили в глаз.
Детин проглотил кусок и закашлялся. Она подождала, пока он перестанет кашлять.
— Позволь тебе сказать, что положение твое очень худо. Очень, очень худо. Тебя будут судить. И не где-нибудь, а прямо на вече, возле колокола, по всем правилам.
Детин кивнул, представил себе этот суд, и похолодел.
— Я ни в чем не виноват, — сказал он просительно.
— Так не бывает. В чем-то наверняка виноват. Но, возможно, не в том, в чем тебя обвиняют. Если хочешь сохранить себе жизнь и свободу — следи не столько за тем, что ты говоришь — это не сложно — но как ты это говоришь. Это первое. А второе — я могу тебе помочь. Есть такая стародавняя традиция, когда ответчик, если ему позволяют средства, нанимает себе советника, умеющего мыслить здраво в любой момент.
— Да, — сказал Детин. — В Константинополе этих советников целая гильдия. Но у нас не принято.
— Это не важно. Запрета иметь такого советника в Новгороде нет. Ну так вот, Детин. Меня наняли, чтобы я тебе помогла.
— Кто тебя нанял? Жена моя?
Женщина хмыкнула.
— Твоя жена клялась давеча помощнику тиуна, что в ночь убийства ты вернулся домой весь в крови, с ножом в руке, и сказал несколько раз, «Я убил Рагнвальда».
Раденец вывалился у Детина из руки.
— Ети твою… — сказал он пораженно.
— Очевидно, она очень рассчитывает на получение старшим сыном твоего имения.
— Так и сказала? «Я убил Рагнвальда»?… Да… Никому нельзя верить. Сыном… Да, они хорошо спелись. Сын всегда берет ее сторону. Какие нынче дети… добродетельные…
— Не серчай на него.
— Да позволь, как же…
— Нет времени.
Детин потянулся было снова за раденецем, но вздрогнул судорожно и убрал руку.
— А когда суд? — спросил он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138