Молодой человек пошарил по ложу, отыскал тиару и нахлобучил ее себе на голову, набекрень.
— Так убедительнее? — спросил он. — Я бы и мантию надел, да жарко нынче. Лето. Как вы в таких одеждах ходите — не знаю. Вам наверное нужно хорошо помыться. Так что там у вас в Полонии вашей творится такое? Что за безобразие?
— Э… — сказал старший из поляков. — Мы… это…
— Какое у вас ко мне дело? — строго спросил Бенедикт. — Отвечайте! Не таясь! И, кстати, где шляется ваш наихристианнейший наследник престола, который должен был бы состоять нынче вашим правителем, но не состоит? Он здесь? Он — один из вас?…
— Нет, мы…
— Где?
— В Париже он, — не выдержал один из поляков, и старший строго и зло на него посмотрел.
— В Париже? — удивился Бенедикт. — Позвольте, а что же он делает в Париже?
— Он…
— Да?
— Не хочет быть наследником, — сказал старший. — То есть, правителем.
— Безобразие! — сказал Бенедикт. — Что значит — не хочет? А ежели я, к примеру, не захочу проповеди читать, так что ж, прихожанам всем так и идти непросветленными куда глаза глядят? Нет уж. Вы ему так и скажите — не дело это! Вы его силком на трон посадите!
— У нас там…
— Да?
Поляки переглянулись.
— У нас там сейчас правление… — нехотя сказал старший. — Э… другое.
— Какое же?
— Старые семьи… не признают законность…
— Вот что, старик, — сказал Бенедикт, слезая с ложа. — Ты не виляй. Страной твоей в данный момент правят Неустрашимые. Эти ваши «старые семьи» как раз и есть — Неустрашимые, польской выделки. Язычники, еретики. Наследник престола скорее всего убит. Ваше дело — выбрать себе нового правителя, из ваших же рядов. И делать это надо в Полонии, а не у меня в спальне, где делают совершенно другое.
— Наследник жив, — возразил старший.
— Жив? И где же он?
— В Париже.
— Ну, тогда я еще раз спрошу — что он там делает?
— Он хочет принять постриг.
— Это несерьезно.
— Что ты имеешь в виду?
— Постриг, — сказал Бенедикт. — Постриг — несерьезно. У каждого в жизни свое предназначение. Ему нужно принять власть над Полонией, утвердить церковные традиции, привлечь население на свою сторону, родить сына, вырастить его до приличествующего возраста, чтобы он смог стать следующим христианским правителем — а там пусть хоть три пострига принимает.
— Он не хочет.
— Не хочет, не хочет. Заладил. Так что ж вы ко мне-то приехали?
— Мы надеялись…
— Ну, ну?
— Надеялись… нет, это глупо.
— Договаривай.
— Что ты нам посодействуешь.
— Денег у меня нет, — отрезал Бенедикт.
— Не деньгами.
— А чем же?
— Нам сказали, что ты… умеешь…
— Многое, — заверил его Бенедикт.
— …убедительно говорить.
— Умею.
— И писать. На письме у тебя хорошо получается.
— Да. И что же?
— Нам нужно, чтобы ты написал ему письмо.
— Письмо его ни в чем не убедит, — возразил Бенедикт. — Сколько ему лет?
— Двадцать.
— Точно не убедит. Что ему письма.
— Но тогда…
— Тогда, как я понимаю, мне нужно к нему отправиться. А почему вы не привезли его сюда?
Поляки замялись.
— Нет, вы отвечайте.
— По дороге… дорога длинная…
— То есть, он мог бы сбежать? Своевольный он?
— Мы только письмо хотели…
— Письмо мы уже обсудили. Хорошо, возможно, я съезжу с вами в Париж, ради такого дела.
Поляки снова переглянулись.
— Конечно, — добавил старший, — ты должен будешь получше одеться…
— Как! — удивился Бенедикт. — Ваш наследник — мужеложец?
— Нет, что ты…
— Тогда зачем же мне красиво одеваться, ведь не соблазнять же я его буду… А впрочем, ладно. Видно, судьба. Может и соблазнить его понадобится. Ради общего блага. Он, надеюсь, ничего собой, симпатичный? — Он задумался. — Видите ли, поляки, я жду важных известий сегодня вечером. Если они придут, то… пожалуй, поеду я с вами. Ни разу не был в Париже. Дыра, наверное, страшнейшая. Но чего не сделаешь ради исполнения долга. Ладно, идите мойтесь, и спать. Устали вы с дороги. Идите, идите. Эй, Ружеро! Ружеро, чтоб тебя черти на ужин смолотили!
Вошел Ружеро — хромой слуга средних лет.
— Вот этих определи куда-нибудь помыться и поспать. Быстро. Люди добрые, — обратился он к полякам, — с вашего позволения я поспешу по важным делам. Пожалуйста, ничего не берите во дворце на память. Ибо сказано — «Не укради».
У поляков сверкнули глаза — у всех четверых.
— И с женщинами тут не очень… и с мужчинами… ибо сказано, «Не прелюбодействуй». А то ведь знаю я вас.
— Пожалуйте, сеньоры, — Ружеро посторонился. — Там у нас наверху есть отличные помещения, и удобства, которые нигде в мире нельзя найти, кроме как в нашем Латерано.
Сопровождая мрачно молчащих поляков, следуя полутемным коридором с белеющими по бокам дорическими колоннами, Ружеро доверительно говорил:
— А если что понадобится, сеньоры, то ведь я всегда наготове. Предпочитающие женщин за совсем небольшую плату… останутся довольны… женщины есть — как из легенды об Адонисе… то есть, нет, не об Адонисе, а о Елене Прекрасной. Или Венере. У нас даже, бывало, разыгрывали сцену с яблоком и тремя богинями. Яблоки тоже у нас есть в запасе. — Понизив голос, он добавил, — А если обращаться будете прямо ко мне, то и выйдет вам невиданная скидка. Такой скидки вы больше нигде в мире не найдете. — Он сделал доверительные большие глаза. — Ни в Болоньи, ни даже в Венеции — нигде. В Венеции, даром что город купеческий, больше шуму, чем дела. И обманывают там. Обещают одно, дают совсем другое, и меньше. А у нас все честно, особенно если прямо ко мне обратитесь.
Бенедикт тем временем, накинув хитон, выполненный под древнеримский, прикрыл дверь в спальню и развязным шагом направился по мраморной балюстраде в южную часть палаццо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32