— Франки меня не любят, поляки считают одновременно и своим, и предателем, и кроме тебя на примете никого нет. Если бы ты не приехал, я бы через месяц-другой отправился бы к тебе сам. И, как я теперь понимаю, не застал бы тебя. Но дай мне слово, дорогой кузен, что в путешествии своем в земли италийские не будешь ты подвергать жизнь свою опасности, равно как и засматриваться плотски на встречающихся по пути женщин. Мне не нужен развратный зять, и еще меньше нужен зять мертвый.
Норвежец, уловив соль примитивной этой шутки, польстившей его молодому самолюбию, рассмеялся.
— Будь по-твоему! — рявкнул он залихватски. — Так и быть, старый хитрец! Так даже лучше. Предвкушение усиливает дальнейшее хвоеволие, получаемое от брачных утех и детей. Моя дружина пока что отдохнет, и я с нею, а ты позови священника и пусть готовит церковь для завтрашней помолвки. Очень мне нравится дочь твоя, конунг. У других конунгов дочки уродины, а у тебя нет. Чувствуется в ней польская… э… утонченность, как бы. Благородная непосредственность. Худышка она пока что, ну дак скоро раздастся. Они в этом возрасте все худышки. Когда мне было пятнадцать, ты не поверишь, я был как соломинка сухая. А теперь глянь на меня — молодцом! А? Ну вот.
Он дружески хлопнул тезку по плечу.
Отдав соответствующие распоряжения и послав за священником, Олоф Шведский уединился у себя в апартаментах. Он еще раз пожалел, что так долго тянул с постройкой каменного замка. В деревянный наглый норвежец вошел, как в крог, только что не сунул серебряную монету привратнику на пиво. В каменном замке можно было бы запереть ворота и отстреливаться со стен.
Священник, расторопный длинный латинянин, прибыл через час. Он поздравил счастливого отца с важным биографическим событием и заверил его, что к утру в церкви все будет готово, добавив к этим уверениям замысловатую латинскую фразу, объясняющую, зачем все идет именно так, как должно идти. Замечательный язык — латынь, подумал конунг. Поговорки на все случаи жизни. Любое свинство можно оправдать.
Дочь его Ингегерд вскоре явилась, краснющая, заикающаяся, притихшая, и сообщила, что все очень здорово улаживается.
— Дура, — сказал конунг. — Где Хелье?
— Где-то поблизости. Он вчера вернулся из Старой Рощи.
— Найди его и приведи сюда. Живо.
— А после помолвки мы будем… — она запнулась. — Возлежать?
Олоф побагровел.
— Я тебе возлягу! Хорла малолетняя! Кыш! Ищи Хелье!
Хелье являлся двоюродным братом Ингегерд, на год младше наглого норвежца — ему было девятнадцать. Рос он более или менее на глазах Олофа, но сам по себе. Сам по себе учился чему попало у местных римлян-священников, сам по себе однажды сбежал в Старую Рощу и там, в последнем серьезном лагере викингов, учился диким боевым приемам и пьянству. Родители его, польско-смоленских кровей, махнули на него рукой. К счастью, у них были другие, более почтительные, дети.
Именно Хелье был нужен теперь конунгу. С неприятным удивлением Олоф понял, что ему не на кого больше положиться.
Спрятать дочь возможным не представлялось — норвежцу тут же донесли бы, за медный грошик, а то и вовсе из подобострастия, и по извлечении Ингегерд из укрытия, норвежец, давая волю законному возмущению, сжег бы Сигтуну до тла.
Просить защиты у франков — себе дороже. Поляки — ненадежные, они не любят Олофа. В Италии стоит норвежский контингент. Предложить дочь в жены кому-то из лидеров Второй Римской Империи — вряд ли возьмут. Хайнрих Второй по уши завяз в конфликте с Польшей, ему сейчас не до Скандинавии. Оставался Хольмгард.
В Хольмгарде правил улыбчивый, обаятельный, неженатый Ярислиф, сын и вассал Вальдемара. То есть, не сам правил, правили за него, но появлялся в нужные моменты, почетным гостем присутствовал в правлении. Люди Ярислифа постоянно пользовались услугами шведского воинства и, наверное, были бы непрочь узаконить военные связи Сигтуны и Хольмгарда. А если норвежцу это не понравится — его дело. За Ярислифом стоит Вальдемар Киевский. Он не жалует сына, но не потерпит норвежских поползновений на земли своего вассала. Лучше Ярислиф, фатоватый но, очевидно, добрый, чем этот хам и самозванец. Конунг он, видите ли. Топить в пруду таких конунгов надо.
Хелье появился только через два часа. Олоф наорал на Ингегерд, желавшую присутствовать при беседе, и выгнал ее вон из апартаментов, велев ей основательно помыться, а то уже неделю не мылась, гадина. Когда дверь за ней в знак дочернего протеста яростно захлопнулась, конунг оглядел Хелье с ног до головы.
Тощий, среднего роста… хмм… подросток, несмотря на вполне зрелый уже возраст. Лицо частично славянское, скуластое. Глаза большие, серые. Нос прямой, внушительный. Очень светлые, длинные волосы аккуратно расчесаны на пробор. Взгляд туповатый и насмешливый одновременно. Из-под короткой сленгкаппы торчит внушительный сверд, правое плечо чуть пригибается под его тяжестью, бальтирад явно натер ключицу. Одет слишком легко для марта месяца.
— А поручу-ка я тебе важное посольство, Хелье, друг мой, — велел конунг строгим голосом. — Сядь.
Хелье сел, грохнув свердом.
— Кузина твоя, Ингегерд, в беду попала, Хелье.
— Я слышал, — отозвался Хелье. — Она говорит, что он ей нравится.
— Говорит она… говорит! Через два года его зарежут его же горлохваты, а заодно и ее!
— Но надо же ей за кого-то выйти замуж, — резонно заметил Хелье.
— Молчи! — крикнул конунг. — Молчи, дурак! Что мне делать, — пожаловался он. — Меня окружают одни дураки. И союзники дураки, и враги тоже дураки. Все эти дураки все время о чем-то договариваются между собой, дерутся, безобразят, мирятся, и все это в обход того, что я им говорю, потому что дурак с дураком договорится скорее, чем с умным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26