- Надо же, а наших родных, деревянных ни копейки.
- Все. Поехали, - повелительно произнес Каукалов, сел за руль, похвалил "голубого": - В чистоте, в порядке содержит педераст машину.
- Содержал, - поправил Аронов, оглянулся на "голубого", лежавшего на заднем сиденье с задранным вверх острым подбородком, произнес с неожиданным уважением в голосе: - А ловко ты его! Ни одной кровинки... Как живой лежит.
- Живой... - Каукалов хмыкнул.
- Слушай, а нас за это... - Аронов не договорил, провел пальцем по горлу. - А?
Каукалов скосил на напарника насмешливые глаза.
- Да ты что, батяня! Кому мы нужны? Время советской власти, когда за это брали за хибос, кончилось. Все! Сейчас - другие времена, другие нравы. Ты думаешь, страной управляет президент? Во! - Каукалов сложил пальцы в фигу, показал Аронову, повторил азартно, хрипло, с торжеством: - Во! Его главы администраций? Во! - Он тряхнул фигой в воздухе. - Мэры? Во! Мы управляем, мы! - Он ткнул себя кулаком в грудь. - В каждом районе сидит свой пахан и решает, кто прав, кто виноват, творит суд, и к нему на прием ходит население. Как когда-то к первому секретарю райкома партии. Все, Илюшенька, кончилась власть Советов. Насоветовались. Сейчас наша власть наступила, наша!
Аронов несколько раз взмахнул рукой, пробуя что-то сказать, вставить хотя бы пару слов - не получилось, Каукалов говорил слишком азартно, слишком жестко. В таком состоянии люди обычно не слышат других, и Аронов сник. Оглянулся на "голубого", заваленного, подобно зверю на охоте, спокойно и равнодушно подумал о том, что раньше смертельно боялся трупов, крови, отворачивался от каждого "жмурика", провожаемого под погребальную музыку Шопена на кладбище, бледнел, а сейчас ничего - привык. "Со второго раза привык, надо же!" - Лицо Аронова украсила слабая улыбка.
Впрочем, в следующий миг внутри у него что-то дернулось, в груди возникла далекая боль - возникла и тут же исчезла.
Неожиданно совсем близко от них загрохотало что-то тяжелое, гулкое, Каукалов резко нажал на газ, собираясь отрываться от преследования, но в следующий миг сбросил ногу с педали и нервно рассмеялся. Прокричал громко, стараясь осилить железный грохот:
- Это поезд!
По металлическому, с высокими формами мосту шел грузный, с нескончаемым хвостом вагонов товарняк.
- Как бомбежка в войну, - Аронов поежился, - слишком много грохота.
- Откуда знаешь, какая бомбежка была в войну? В войну ещё не только тебя - даже твоих родителей не замышляли.
- Читал.
- Читатель! - Каукалов усмехнулся. Усмешка его была недоброй.
Они проехали по набережной километра полтора, остановились в месте совсем глухом, где дыхание города уже почти не чувствовалось - вдали лишь мерцали тусклые огни фонарей да чернота неба плоско окрашивалась в рыжеватый, какой-то нестираный цвет - это в недалеких облаках отражалось освещение центра. Каукалов прижал "опель" к узкому тротуарчику, проложенному вдоль парапета, выбрался из машины, вгляделся в темноту.
- Никого!
Вдвоем они проворно вытащили "голубого" из салона, перевалили через парапет. "Голубой" вошел в воду, будто опытный пловец - головой вниз, почти без звука и брызг. Аронов отряхнул руки.
- Плавай, путешественник! Счастливого пути!
Через несколько минут они были уже далеко от той набережной и от того парапета. Аронов повеселел, отпускал шуточки, пробовал развеселить и напарника, но тот был угрюм, на розыгрыши не поддавался, и в конце концов Аронов тоже сник, устало откинулся на спинку сиденья.
- Ты чего, Жека?
- Думаю, что нам делать с этой машиной? Кому её спихивать? Ты со своими толстосумами ещё не связался?
- Пробовал, но дядек, на которого я рассчитывал, находится в отпуске, отдыхает в Греции. Через пару недель должен вернуться.
- Пара недель - это много. Значит, опять к деду Арнаутову? - Каукалов дернул головой. - Неприятен он мне...
- Мне тоже. Может, мы поспешили с этой машиной, а? - Аронов хлопнул ладонью по панели "опеля". - Может, нам надо было моего дядька подождать?
- Нет! - Каукалов взялся пальцами за рукав куртки, оттянул его, помял пальцами. - Я уже не могу, Илюшк, ходить в этом старом тряпье. Мне нужна новая одежда. Нормальная. Модная.
- Тогда что же делать?
- Ехать снова к деду Арнаутову. В конце концов твой дядек тоже может оказаться несъедобным пряником. А дед Арнаутов хоть и ублюдок, но знакомый ублюдок.
Аронов зажал подбородок в кулак, кивнул, соглашаясь с напарником. Жека прав насчет пряника, ведь так все может и случиться. Каукалов же думал сейчас о том, что наступит момент, когда ему станет важен сам процесс насилия, возвышения над людьми, а не результат. Сегодня он здорово ощутил, что убийство - это творчество, оно вдохновляет, добавляет бодрости. Не совсем понял, в чем дело, но когда давил балеруна и тот вздымался над сиденьем, пытаясь головой всадиться в потолок, скреб руками по воздуху, то ощущал, что силы, находившиеся в балеруне, перекачивались в него, им словно бы надо было найти нового хозяина, переместиться в новую оболочку.
Каукалов охотно раскрылся этой неожиданной подпитке, всосал в себя энергию, вытекающую из умирающего, и сейчас чувствовал себя гораздо лучше, чем тридцать минут назад, до того, как они расправились с водителем.
И еще. Приятно осознавать, что ты сильнее своей жертвы. Это тоже добавляет сил. Каукалов не выдержал, улыбнулся, но в следующую секунду досадливо сморщился: все-таки этот тонкогубый вертлявый лох причинил ему боль, здорово разодрал щеку.
Но настроение все равно не испортилось, он снова улыбнулся, остановившись перед красным фонарем светофора, скосил глаза на напарника и, не удержавшись от прилива чувств, ткнул его кулаком в плечо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23