спросил я его.
— Двенадцать, по одному на каждого гостя. Все со знанием языка. Мы с месье Кавериным, владельцем ресторана, лично опрашивали каждого.
— У вас в ресторане все говорят по-французски?
— Не все, — замялся Жан-Пьер, поэтому нам пришлось спешно добирать несколько человек на стороне. Таких оказалось трое, которые знают язык и умеют обслуживать.
— Покажите, кто именно здесь не из обслуги ресторана, а нанятые на стороне.
— Одну минуту, — Жан-Пьер сказал что-то одному из лакеев, тот отошел, и через минуту около нас стояли лакеи.
— Спасибо, месье, — кивнула Полина, но я опять вмешался.
— Позвольте-ка, — я удивился, — но их здесь одиннадцать! А где еще один?
— Как одиннадцать? — маленький француз всплеснул руками. — Мне же фраки у них принимать и сдавать под расписку.
Мы принялись вслух считать лакеев, ошибаться и пересчитывать снова.
— Одиннадцать, — сказала Полина. — А где еще один? И который?
Француз размахивал руками и передвигал лакеев из стороны в сторону, те двигались как чурбаки.
— Мои, из ресторана, все на месте, — наконец выдавил из себя шеф-повар. — Пропал один из тех, кого наняли.
— Как его звали? Откуда он? Как выглядел? — вопросы сыпались из меня, как горох из стручка. Обратившись к лакею, поставившему нам на стол ту злосчастную сырницу, я спросил: — Что он тебе сказал? Ты видел, как он клал записку внутрь?
— Нет, ваше благородие, — затрясся худенький, словно голенастый жеребенок, лакей. — Ничего не знаю, ничего не видел. Мне месье Жан-Пьер приказали сыру отнести, они-с уже нарезали камамбер, и под крышку его положили, чтобы не заветрился и дух не потерял, я и понес. Даже не открывал, чего мне господский сыр открывать?
— А кто на кухне вертелся, обратил внимание?
— Все приходят на кухню. Принести, забрать, отнести. Постоянно четверо-пятеро там находятся, — лицо лакея покрылось мелкими капельками пота, он достал из кармана фуляровый платок и принялся вытирать лоб.
Поняв, что более нам здесь ничего не скажут, я решил вернуться в залу. Полина взяла меня под руку.
Гости уже прощались с Марией Игнатьевной, благодаря ее за обед и чрезмерно восхищаясь званым вечером. Хозяйка, опираясь на клюку, кивала с достоинством упомянутой Марии Стюарт. Полина держала меня под руку, дожидаясь своей очереди попрощаться с теткой.
К ней подошел граф и наклонился поцеловать руку.
— Очень рад знакомству с вами, дорогая Аполлинария Лазаревна, — на меня опять не взглянул.
— Мне тоже, ваше сиятельство, — ответила она.
— Так как мы договоримся? — тихо спросил он.
— Завтра после полудня я навещу тетушку и привезу вам дневник. Только я вас умоляю, Викентий Григорьевич!..
— Не стоит так волноваться, милая мадам Авилова, — этот сухопарый стручок вновь поцеловал ей руку. — Мои работники тщательно перлюстрируют документ, и я тут же верну вам его с нарочным. Всенепременно в собственные руки.
Кобринский сделал шаг назад, кивнул и напоследок посмотрел на меня пристально. Мне было неясно, что он хотел этим сказать. Меня терзали смутные сомнения: вдруг он дневник заберет, а долг не простит? Скажет, что я тут совершенно не при чем. Но тут несравненная Полина словно прочитала мои опасения.
— Викентий Григорьевич, я советовалась со штабс-капитаном Сомовым, — тут я поклонился, — и он мне решительно советовал отдать вам дневник, дабы книга моего покойного мужа увидела свет. Так что в этом издании будет и малая толика его участия, — тут я поклонился еще раз. Хотя и противно чувствовать себя китайским болванчиком, но Полина лила воду на мою мельницу.
— Что ж, я благодарен штабс-капитану за оказанное мне доверие, — кивнул граф и удалился. Полина попрощалась с тетушкой, и мы, одевшись, вышли на улицу дожидаться Лазаря Петровича, беседующего с губернатором и его супругой.
— Аполлинария Лазаревна, — начал я нелегкий для меня разговор, — мне, право, неловко. Я не могу принять столь великую жертву. Мне известно, чем для вас является дневник мужа. И вот так отдать его, без уверенности, что он вернется обратно, и все ради чего? Я не стою этого.
— Глупости! — она звонко рассмеялась, — не стоит так уничижаться. Прежде всего, у вас доброе сердце и благородная душа. Кроме того, я вовсе не собираюсь отдавать графу дневник.
— Не понимаю… Вы же обещали!
— Верно, обещала. Но я не столь благородна, — Полина лукаво улыбнулась. — Мне не верится, что графу необходим дневник мужа для издания книги. Скорее всего, его интересует нечто, чего мы пока не знаем, и он хочет использовать дневник в своих личных целях. Не зря он так настойчив. Я послала ему достаточно документов, из них можно составить даже две книги. А Кобринский уперся — только дневник, иначе книги не будет. С какой стати он так заинтересован в издании? Мой муж ему не сват, не брат, а всего лишь покойный супруг внучатой племянницы его старой пассии… Очень близкая связь!
— И что вы решили?
— Последние три недели я была очень занята. Я писала заново дневник своего мужа, причем переписывала его, изменяя широту, долготу, название мест, имена — в общем, все, что могло бы навести графа на след.
Мне стало не по себе. Кобринский не выглядит простаком, он вмиг обнаружит подделку. Об этом я и сказал Полине.
— Не волнуйтесь, Николай Львович. Я писала в старой тетради, которую нашла среди отцовских бумаг в архиве, она была чистой, но с потрепанным переплетом и пожелтевшими страницами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75