- Гряднов это.
- Слушаю вас.
- Где Себекин?
- Отбыл на вокзал по случаю торжественных проводов чужой делегации.
- Нашли саквояж?
- Никак нет.
- Жалко.
- А чего их жалеть?
- Ладно. Сплошные проколы. Как вообще обстановка?
- Нормальная.
- Из личного состава кто еще с тобой?
- Трое, рядом на крыльце прохлаждаются.
- Дежурите, значит.
- Ага.
- Надо вот что сделать. - Гряднов говорил не спеша, как бы по ходу разговора обдумывая, что предпринять.
- Слушаю.
- Второго парня, которого сегодня задержал, помнишь?
- Конечно.
- Оставь кого-нибудь за себя и сходите вдвоем, что ли, в театр.
- В театр? А чего там? Я спектакли не люблю.
- Напрасно.
- У меня каждый день спектакли, товарищ Гряднов. Прямо из жизни. Как говорится, с натуральными слезами, без всяких бутафориев.
- Это верно.
- Так в чем дело?
- Понимаешь, до нас кто-то уже разгреб кострище. Может, это второй. Виталий говорит, что цыган только им двоим доверил тайну.
- Может, брешет?
- Надо проверить. Я прошу, сходи в театр, но постарайся это сделать тихо, чтобы не спугнуть.
- Так ведь я в форме.
- Ну и что. Представься официально по пожарной части. Словом, разыщи того парня и... если что-то подозрительное...
- Навряд ли.
- А все-таки чем черт не шутит...
- Есть!
- Я скоро буду. Действуй.
Только Ромашин положил трубку, вновь раздался звонок.
- Дежурный... - как обычно начал было он, но раздраженный голос Себекина перебил его:
- Ладно. Что нового?
- Звонил товарищ Гряднов. У него тоже вроде как неприятности. Подсвечников нету.
- Дались они ему...
- В театр посылает. Так что я схожу туда. Насчет второго паренька разведать.
- Давай. Только накажи тому, кого за себя оставишь, чтобы чуть что сразу звонил мне.
- Обязательно.
- Хотя уже бесполезно. Народищу на вокзале уйма. Прощальные речи произносят. Про саквояж вроде как и забыли. У меня здесь в окно весь перрон просматривается как на ладони. Гости, видно, неплохой народ! Смеются, благодарят. Ну вот, последний звонок, поезд трогается. Постой, постой, что за черт!..
В трубке что-то резко звякнуло, и разговор неожиданно прервался. Ромашин недоуменно пожал плечами, дунул в чашечку микрофона и снова приложил ее к уху - ничего.
...Эдди и Кэт высунулись из окна спального вагона, приветливо улыбаясь. Вагоны качнуло, и поезд медленно пополз, поскрипывая железными суставами.
- Мы навсегда оставим в сердце ваш город! - взволнованно говорил Эдди провожающему, идущему рядом с вагоном. - Не огорчайтесь. Нам, право, неловко, что все так вышло.
- Извините уж. Успеха вам. Смотрите, смотрите!.. - вдруг осекся он.
По перрону во весь опор скакал всадник. Провожающие шарахались в стороны. Это был Гущин. Дежурный по станции попытался было задержать нарушителя порядка, но сотрудник милиции сумел на скаку взять чуть вправо, и дежурный остался в стороне, ловя руками воздух. В это время машинист дал гудок, конь вздыбился и заржал. Публика ахнула. Всадник лихорадочно вертел головой, с трудом сдерживая разгоряченную лошадь. Он искал взглядом вагон, где ехала американская делегация. Как назло в этот момент огромные клубы пара обволокли отходящий состав. Гущин проскочил почти на самый конец перрона и уже в последний момент услышал голос Эдди. На какое-то время Степан замешкался, ему было не с руки кидать свою ношу. Развернув коня, он широко размахнулся, с силой бросил саквояж и попал прямо в руки американцу.
Ярмарочный театр, куда направился Ромашин, стоял рядом с гостиным двором, сразу за ним начинались так называемые "обжорные ряды", где пестрели вывесками небольшие павильончики: "Сибирские пельмени", "Ярославские пышки", "Кавказские шашлыки", "Русский чай", "Тульские пряники". Театр был окружен кустами акации. У центрального входа горели электрические фонари. Сегодня здесь давали "Принцессу цирка" Кальмана.
Ромашин козырнул дремавшей в разбитом кресле билетерше и прошел в фойе. Из-за приоткрытой двери, ведущей в партер, раздавались звуки оркестра. Он заглянул в зал: ярким квадратом светилась сцена с бордовым бархатным занавесом по бокам. Заканчивался первый акт.
За кулисами рядом с Павлом, сидящим у лебедки, с помощью которой открывался и закрывался занавес, нетерпеливо топтался Кустовский. Он то и дело посматривал в зал. Публика явно скучала. Спектакль шел вяло, артистам никак не удавалось войти в контакт со зрителями, большинство из которых отрешенно смотрели на сцену, шуршали конфетными обертками, кашляли и даже перешептывались.
"Принцессу цирка" показывали второй раз. После премьеры местные газеты на другой же день поместили ругательные отзывы. Причем не скупились на обидные эпитеты и сравнения. Кустовский бесился. Ну как можно написать, что текст пьесы "скучная преснятина" и что режиссер при желании мог бы "подать кальмановскую стряпню повкуснее", нужно было "посолить и поперчить сюжет"! Сообщив о скудном оформлении спектакля, критик опять съязвил, заметив как бы вскользь: "Впрочем, и не стоило браться". А про оркестр сказал: "У него работа небольшая: дирижер систематически отлучался либо покурить, либо вздремнуть на полчасика". Кустовский был уязвлен, на репетициях не скрывал злости, кричал на актеров. Спектакль решили прогнать еще несколько раз - доказать, что провал премьеры - досадная случайность. И вот опять неудача. Кустовский это понял с первых же минут. А тут еще утренний визит...
Он сразу узнал своего бывшего статиста, хотя тот заметно возмужал, из юноши превратился в солидного мужчину.
- Ну-ну, рассказывай, Женя, как ты, где служишь, чем занимаешься? Сколько же мы с тобой не виделись? Считай, около семи лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30