Еще недавно Олег эти самые продукты на молочном комбинате фасовал. А теперь вот...
Он помрачнел. На комбинат ему возврата нет. И не потому, что украл оттуда производственную линию и боится нести ответственность. Тут он не испытывал ни малейших угрызений совести. Ведь он всего лишь принял посильное участие в дележке. Директор, главный инженер, Муниципальный банк и ещё какие-то пираньи дикого рынка обглодали предприятие до костей. А сменный мастер Морозов через головы этой оравы дотянулся и тоже оторвал кусочек. Просто они все прикрываются фиговыми листками договоров, постановлений, контрактов, арбитражных постановлений и тому подобным, а он взял просто так. В счет невыплаченной вовремя зарплаты и в качестве компенсации за унижения голодного беззарплатного существования.
Ноги сами несли Олега. Он словно уходил от прежней убогой и несчастливой жизни к новой, радостной. И, не очень-то задумываясь, в каком направлении шагает, Олег бессознательно повторял обычный маршрут "Газели", развозившей "Синеглазку". Видимо, за последние две недели настолько эта дорога стала привычной, что и сейчас он машинально делал повороты и шел именно по тем улицам, по которым обычно рулил Рустик.
И вдруг Олег с удивлением обнаружил, что находится у ворот Центрального рынка. Он, наверное, машинально прошествовал бы дальше, но его остановило непривычное зрелище - у запертых решетчатых ворот толпился народ. Причем толпа была, если принять во внимание ширину прилегающей улицы, просто огромна - человек полтораста. И со всех сторон по одному и небольшими группами ещё шли люди. Большинство лиц в толпе было смуглыми, и невнятный азиатский говорок окутывал это несуетливое сборище.
Олег остановился, с любопытством рассматривая необычную картину, для безлюдного утреннего города совершенно фантастическую. Наверное, это рыночные торговцы спешили к своим рабочим местам. Буквально в нескольких метрах от ворот стоял большой киоск, куда Олег почти ежедневно привозил "Синеглазку". Работал он круглосуточно, и сейчас возле него стояла очередь человек в десять. Покупатели удивительно, словно братья, были похожи друг на друга. В том числе выражениями лиц и даже одеждой. И покупали все одинаковый стандартный набор - бутылка пива и пачка сигарет.
Отковырнув пробку висевшей на веревочке открывашкой, они тут же присасывались к пыхнувшему пеной бутылочному горлышку и медленно отходили к высокому забору рынка. Там и стояли, вскидывая бутылки кверху донышками, словно команда рассветных горнистов. Их мрачные лица светлели, а в глазах, до этой минуты полных страдания, вспыхивал живой огонь.
Но вот толпа заволновалась, гомон усилился, ворота распахнулись. Масса народа хлынула на территорию рынка. Торговцы бегом ринулись занимать прилавки, получать из весовой весы с гирями и товары из камер хранения и холодильников. Только мужики с пивом не торопились, шли следом, покуривая и допивая. И очередь у киоска тоже рассосалась. Понятно, покупка без сдачи: пиво - семь рублей, пачка "Примы" - трешка, всего десятка. А к рынку уже начинали подтягиваться покупатели, те самые ранние пташки, которые рассчитывают прилететь первыми и склевать все самое вкусное.
Олег вдруг ощутил, что голоден. Он подошел к киоску, остановился возле стеклянной боковой витрины, снизу доверху заполненной съедобным товаром. Через открытое окошко изнутри доносились голоса - женский и мужской и натягивало сигаретным дымком. Женский - это наверняка Люба, у неё такой грудной. Ее сменщица Рая хрипит, как граммофон. Опять же Люба добрее, не такая жадная. Она может и подешевле продать. На ночь ведь все киосочные цены подкручиваются на рубчик-другой. Ценники сменят часов в восемь, когда на сутки заступит другая пара - продавец и охранник. Конечно, для Олега сейчас лишний рубль не имеет ни малейшего значения, но за последние месяцы он узнал цену деньгам и не хотел отдавать за покупку больше её настоящей цены.
ЧУЖИЕ НЕПРИЯТНОСТИ
Олег уже собирался подойти к окну и поздороваться, как вдруг голоса стали громче, и он решил подождать. Похоже, Люба ругалась с напарником. А когда люди ссорятся, не стоит соваться под горячую руку. Во-первых, могут на тебя самого переключиться; а, во-вторых, многие не любят, когда их застают за подобным занятием да ещё и мешают скандалить.
- Не, ну а я-то здесь, в натуре, при чем? - мужской голос тоже был хорошо знаком. - Ты прокололась, а я платить обязан?
- Вась, ты вспомни, - горячилась Люба, - кто тогда выгружал из машины? Сам же ты ящики приносил и ставил. Ты вспомни.
- И вспоминать нечего, - гулко бубнил в ответ Вася. - Я когда чего делаю, всегда смотрю. Чо, я, с понтом, пустые фунфыри от полных не отличу? Я чо, в натуре, полный лох?
Олег вспомнил этого Васю. Мордастенький такой паренек лет двадцати. Мордашка у него круглая, щекастая. Под подбородком уже начало сальцо откладываться. Плечи крытые. Качается, наверное, на тренажерах в спортзале и кулаками обо что-то стучит, костяшки кулаков намозолены. А, может, уже качаться перестал, оттого и жиреет. Лет через несколько превратится в этакого упитанного хряка. И глазки пустые станут совсем поросячьими. Таких одинаковых поросячьих морд полно по городу встречается. Одни уже в "фордах" раскатывают, на шеях цепи златые звенят. Другие ещё не доросли, по киоскам сидят, хозяйский товар стерегут.
- Я всегда смотрю и все пересчитываю, что получаю, - продолжала Люба. - Я же только тебе доверяю. Когда ты из машины приносишь, я же никогда не проверяю.
- Да ты чо, блин! - взорвался Вася. - На меня, что ли стрелки перевести хочешь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131