Книга лежала у него на коленях, но страниц он больше не переворачивал и лишь тупо смотрел в одну точку, весь обратившись в слух.
Должна признаться, что последующие минуты были минутами наивысшего торжества в моей жизни. Что может сравниться с наслаждением жертвы, повергшей в ужас своего убийцу, видящей, как он мечется, словно зверь в западне, не понимая, что с ним происходит! Да и то сказать - нужно быть гением, чтобы в подобных обстоятельствах заподозрить розыгрыш!
Страх Кристиана рос с каждой минутой - муженек совсем потерял голову и лишился способности здраво рассуждать. Он сидел сгорбившись, на лице гримаса; побелевшие пальцы мертвой хваткой впились в книгу. Зловещий замогильный шепот казался ему ночным кошмаром, от которого нельзя ни укрыться, ни убежать.
Через некоторое время он сделал отчаянную попытку стряхнуть наваждение и вернуться в привычный, реальный мир. Естественно, за поддержкой он мог обратиться только ко мне, и вот мой супруг, затравленно озираясь, выдавил:
- Беатрис, мне почему-то кажется, что из приемника доносятся какие-то звуки...
Я озабоченно поглядела на приемник, потом на Кристиана и рассмеялась:
- Сердце мое, но ты же сам видишь - он выключен!
Кристиан встал, растерянно пошарил по стене вокруг аппарата и остановился посреди комнаты.
- Ты действительно ничего не слышишь?
- Нет... А что я, собственно, должна слышать?
И я заговорила с ним, как с малым ребенком, делая вид, будто стараюсь успокоить его, и нарочно подбирая самые истертые, банальные фразы. Не вынося этой двойной пытки, он нетерпеливо махнул рукой, призывая меня к молчанию, и опять сел в кресло.
- Может, выпьешь рюмку коньяка? - предложила я. Мой муж не ответил - он замер, втянув голову в плечи и не смея поднять на меня глаза. Все тело его словно окаменело, лишь гримаса боли, изредка мелькавшая у него на лице в особо напряженные моменты диалога, показывала, что это живой человек. А когда мадам Канова проворковала: "Я не злопамятна", - он со стоном зажал уши. Видя его таким потрясенным, я даже испытала нечто вроде раскаяния за свою жестокость.
Мадам Канова... Эта женщина говорит правду - она не злопамятна, ее даже нельзя назвать злобной. Ей просто глубоко безразлично, что именно она приносит окружающим - горе или радость, счастье или беду. Однако такое равнодушие внушает куда больший страх, чем самая откровенная свирепость. Все мы порой способны на недобрые чувства, и "злым" считают человека, у которого эта способность выражена чуть сильнее, чем у остальных. Пугает не наличие этих чувств, а степень их развития. Сознательное пренебрежение ко всему, кроме собственной персоны, аморальность, возведенная в принцип, встречается гораздо реже - здесь мы сталкиваемся с какой-то особенной породой людей, чьи души подобны несокрушимому алмазу (впрочем, можно сказать и наоборот - что они слеплены из грязи).
Но вот отзвучал мой последний возглас - кстати, он не произвел на Кристиана того впечатления, на какое я рассчитывала, - и наступила тишина. Мой муж по-прежнему сидел не шевелясь; его светлые волосы взмокли, по лбу стекали крупные капли пота. Внезапно меня посетила новая идея.
- А знаешь, сейчас и мне кажется, будто я что-то слышу, - заметила я, с интересом поглядывая на молчащий приемник. - Словно какое-то бормотание...
- Но это же невозможно! - в ужасе прошептал муж. - Я-то больше ничего не слышу! - Да? Ты уверен, милый?
Это стало последней каплей. Бледный как полотно, Кристиан с трудом дотащился до телефона в передней, комкая страницы, перелистал справочник и вызвал врача.
- Прошу вас, очень прошу, поскорее, - донесся до меня хриплый голос, Да, да! Мне совсем плохо... Кажется, начались галлюцинации. Меня лихорадит... Да, пожалуйста!
Он отказался от ужина, лег в постель и до подбородка закутался в одеяло. Визит доктора не принес ему облегчения, что было неудивительно. Ночью у страдальца поднялась температура; временами он впадал в беспамятство и начинал бредить. Я воспользовалась одним из таких моментов, сбегала вниз и стерла с пленки свой шедевр.
Утром пришлось опять вызывать врача - теперь уже звонила я сама. Такой поворот событий меня не устраивал - ведь если Кристиан и вправду сойдет с ума, я не смогу рассчитаться с ним так, как он заслуживает...
Но тревога оказалась напрасной. Жар спал, состояние больного улучшилось, и вскоре он уже обрел способность контролировать свои слова и мысли.
Около полудня мой обожаемый супруг заснул, дав мне время еще раз спокойно обдумать положение. Под конец я сочла, что нотариальная контора более надежное место, чем банковский сейф, и решила как можно скорее обратиться к какому-нибудь
известному нотариусу. Пожалуй, разумнее всего будет оставить у него не только пленки, но и мой дневник, а также письменный комментарий избранных мест магнитофонной записи. Эти документы послужат дополнением к основному материалу, и в итоге получится нечто вроде завещания. Что ж, неплохо!
Сейчас уже семь часов вечера. Днем Кристиан проглотил несколько ложек овощного бульона (обычно он его терпеть не может) и опять погрузился в сон. А я размышляю. Решение, принятое сегодня утром, вернуло мне душевный покой, и я чувствую в себе достаточно сил, чтобы осуществить задуманное. Еще только одна ночь, и моя особа станет для заговорщиков неприкосновенной - ведь если со мной что-нибудь случится, они оба отправятся на гильотину. Волей-неволей придется им беречь мою жизнь пуще своей собственной.
Муж проснулся. Взгляд у него блуждающий, в глазах тревога; полагаю, он не может избавиться от мыслей об адском пламени, уготованном клятвопреступнику и убийце.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41