А вообще-то надо бы опять платить наградные. Раз уж ордена начали носить.
– Всем платить – ого сколь надо!
– Да уж сколь? Всего-то рублишко за «Отвагу».
– Тебе рубль да другому рубль – мильон и набежит. Одной «Отваги» и то знаешь сколько?
– Ну, не скажи. Теперь не больно-то густо осталось, – возразил Холодов. – Много ее, «Отваги»-то, на красных подушечках отнесли. Одних маршалов сколь проводили. По газетам гляжу: то один, то другой в черной рамке. А уж нашего брата и подавно большой укос. Да вот считай: тогдашним новобранцам и то уже под пятьдесят…
– Так-то оно так. Костлявая чинов не разбирает…
– Выходит, казне полегче теперь стало. Можно бы какую мзду и начислить солдату, который еще уцелел.
– Ну и крохобор ты, Степк! – сплюнул Федор. – Дай награду тебе да еще мзду в карман. Да нешто мы наемники, что ли? Не чужое обороняли, свое, кровное. К тебе, допустим, в хату воры полезли, а ты их взял да и поколотил. А потом матери своей говоришь: «Я воров прогнал, проявил геройство, давай, мать, за это трояк!» Ведь не станешь у своей же матери требовать? Не станешь! Так и это надо понимать.
– Ну, уел, уел он тебя, Степка! – засмеялись фронтовики. – Ничего не скажешь!
– Да я про что? – тоже рассмеялся Холодов. – Мне разве деньги нужны, чудак человек. Трешка – какая пожива? А когда прежде их платили, вроде бы пустяк, табашные деньги, а – приятно! Вот я про что. Идешь, книжечку предъявляешь – тебе очередь уступают, глядят с уважением.
– Тебе и сейчас уступают, вон рукав пустой.
– Да не дюже-то раздвигаются.
– Э-э, мужички! – воскликнул дед Василий. – Какой разговор завели! Скажи спасибо, живы остались. Сам бы от себя платил!
К фронтовикам подошел председатель здешнего колхоза Иван Кузьмич Селиванов. Грузный, страдающий одышкой, он был тоже увешан орденами, тесно лепившимися вдоль обоих пиджачных бортов. И даже покачивался на голубой ленте какой-то инодержавный «лев», который за неимением места расположился почти на самом животе. Казалось, Селиванов потому так тяжко дышал и отдувался, что непривычно нагрузил себя сразу такой уймой регалий.
– Привет, гвардия! – сипло пробасил он, расплываясь в улыбке своим добрым простоватым лицом, и сам тоже, как и все прежде, вскользь, ревниво пробежал живыми серенькими глазами по наградам собравшихся.
Дед Василий плутовато сощурился:
– Упрел, однако, Кузьмич! шутка ли, такой иконостас притащил. Никаких грудей не хватит – наедай не наедай.
В другом месте так лихо и не посмел бы созоровать дедко, но тут, в кругу бывалых окопников, действовал свой закон братства, отстранявший всякие чины, и прежний ездовой безо всякого подкузьмил прежнего командира полка, а ныне – своего председателя. Да и все знали: Кузьмич – мужик свой, не чиновный, с ним можно. Если к месту, конечно.
Иван Кузьмич тоже не остался в долгу перед дедом Василием:
– Свои-то ты, поди, гущей начистил? Сверкают – с того конца поля видать.
– Не-е, Кузьмич, не угадал! – зареготал дед Василий. – Это не я. Это мне баба надраила.
Фронтовики засмеялись.
– Ей-бо, не брешу. Я хотел было так иттить, а она: нехорошо, говорит, с такими нечищеными на народ.
– Ай да молодец баба! – весело похвалил Иван Кузьмич. – Вот кому ордена носить – женщинам нашим!
– Это точно! Ежели по совести, то в самый раз пополам поделить. Одну половину нам, а другую им. Нам за то, что воевали, а им за то, что тыловали. А то ничуть не слаще войны.
– Значит, это старуха тебе так наблистила?
– Она, она! Да и как не наблистить? – развел руками дед Василий. – Ну, которые там медные, ладно. А то ить из серебра, а вот, скажи ж ты, тоже портятся, тускнеют. Я их и в сухое место прятал, на комель, – все едино гаснут. Нету того блеску, как было.
– Время, отец, время работает, – сказал Иван Кузьмич.
– Что там медали! Мы и сами, гляди, как потускнели, поистратились, – заметил Федор. – У всех вон седина из-под шапок.
– А у меня дак и вовсе волос упал. – Дед Василий сдернул фуражку и засмеялся: – Во, как коленка! А в Будапешт этаким молодцом вступал.
– Ну, ты, Василий Михайлович, и теперь еще герой. – Иван Кузьмич потрепал старика по плечу.
– А я и не ропщу! – готовно кивнул дед Василий. – Кукарекаю помаленьку. А то вон которых и совсем уже нет.
– Ох, и верно, мужики, бежит время! – Тихон Аляпин досадливо пересунул на седой голове путейскую фуражку с молотками. – Соберемся когда вот так, солдаты, глядь – того нет, этот не пришел… Совсем мало нас остается…
– А что ж ты хотел, – сказал Федор. – Ты думал, уцелел, дак война тебя минула. Не-е! Сидит она у всех у нас. Грызет, подтачивает. Кого раны доканывают, кого простудные болезни, а кто животом мается. Даром не прошли эти четыре года…
Дядя Саша достал дюралевый портсигар и протянул его в круг на ладони. Все молча потянулись за сигаретами.
Наконец подкатил райисполкомовский «газик», остановился возле белой «Волги». Придерживая шляпу, из машины вышел сам Засекин. Он тоже был в свежей сорочке с галстуком, но в яловых сапогах, изрядно забрызганных грязью. Видно, по пути заезжал куда-то еще, а потому немного припозднился. Вслед за ним выбрался райвоенком, пожилой сухощавый капитан с плащ-палаткой, притороченной на ремешках. Третьим был инструктор ДОСААФ Бадейко. Засекин торопливо пожал руки стоявшим у белой «Волги» и, озабоченно взглянув на часы, сразу же направился к обелиску, собирая за собой, будто невидимым бреднем, быстро густеющую толпу. Молодцеватый инструктор в ухоженных троекуровских баках, с фотоаппаратом через плечо, забегая вперед, громко оповещал:
– Товарищи, товарищи! Давайте подходите ближе! Давайте, давайте!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14