– Не вините себя.
– Как же мне себя не винить? Какая же это ужасная вещь – гордыня, и как незаметно она закрадывается в душу…
Лишь через несколько минут они вновь уселись на стулья и Эмилия пришла в себя настолько, чтобы продолжать разговор.
– Возможно, это просто померещилось мне в бреду, – сказал Гэндзи. – Но там, в снегу, мне показалось, что я вижу у вас на шее некое украшение.
Эмилия извлекла из-под блузы тонкую серебряную цепочку. На цепочке висел медальон с изображением креста и цветка.
– Вот это?
– Да, – сказал Гэндзи. – А что это за цветок?
– Это так называемая геральдическая лилия – эмблема французских королей. Семейство моей матери происходило из Франции. Эта лилия – память о Франции.
Девушка нажала на какую-то пружинку, и медальон отворился. В нем обнаружился миниатюрный портрет молодой женщины, очень похожей на саму Эмилию.
– Это мать моей матери. Здесь ей семнадцать лет.
– Столько же, сколько вскорости исполнится вам.
– Верно. А откуда вы знаете?
– Вы сами мне об этом сказали, когда делали снежного ангела.
– Ах да! – При этом воспоминании Эмилия улыбнулась. – Вам не очень-то понравился мой ангел.
– Виной тому скорее мое восприятие, чем ваше искусство.
Эмилия откинулась на спинку стула и облегченно вздохнула.
– Что ж, все не так уж страшно. Я ожидала… Даже не знаю, чего я ожидала. Но мне казалось, что вопросы будут гораздо хуже.
Гэндзи понял, что не может больше тянуть.
– Я еще не закончил, – сказал он.
– Пожалуйста, спрашивайте. Я готова ответить.
На взгляд Гэндзи, Эмилия была готова точно так же, как и он сам. То есть никак. Но деваться некуда.
– Мои воспоминания о том, что произошло после того, как меня ранили, туманны и расплывчаты. Я помню, что лежал рядом с вами. И мы были обнажены. Это было?
– Было.
– Делали ли мы что-либо еще?
– Что вы имеете в виду?
– Мы занимались любовью?
Потрясенная Эмилия отвернулась и покраснела еще сильнее, хотя мгновение назад казалось, что сильнее уже некуда.
– Это очень важно для меня, – добавил Гэндзи.
Но Эмилия так и не смогла ни взглянуть на него, ни сказать хоть слово.
Секунды складывались в минуты, а молчание все длилось, и в конце концов Гэндзи встал со стула.
– Я забуду об этом разговоре и никогда больше к нему не вернусь.
Он отворил дверь и шагнул за порог. Гэндзи уже закрывал дверь, когда Эмилия заговорила.
– Мы делились друг с другом теплом, чтобы спастись, – сказала она. – И все. Мы не… – Ей было мучительно больно изъясняться так прямолинейно, но Эмилия все-таки договорила: – Мы не занимались любовью.
Гэндзи низко поклонился:
– Я глубоко признателен вам за вашу откровенность. И он ушел. Но, вопреки чаяньям, так и не обрел покоя.
Эмилия не беременна. И госпожу Сидзукэ он еще не встретил. Это хорошо. Но надежда Гэндзи стремительно таяла. Другая возможность, о которой упомянула Хэйко, – что он влюбится в Эмилию, – больше не казалась ему столь немыслимой. Произошло нечто воистину неожиданное за время этой беседы – пока он говорил об их пребывании в снежном укрытии и вспоминал все, что тогда видел и переживал, наблюдая за тем, как на ее лице отражаются невинные чувства.
Гэндзи поймал себя на том, что волнуется.
* * *
– Я по-прежнему уверен, что князь Гэндзи и господин Сигеру влекут наш клан к гибели, – сказал Сохаку. – А потому не раскаиваюсь в принятом решении.
Он привел в монастырь Мусиндо семьдесят девять самураев. Сейчас в зале для медитаций их сидело шестьдесят. Остальные поспешили незаметно скрыться. Сохаку не сомневался, что вскорости их примеру последуют и другие. Обстоятельства складывались не в его пользу.
Ему не удалось убить последних двух наследников клана Окумити.
Голова Кудо уже гнила на копье перед воротами «Воробьиной тучи». А после того, как сёгун временно отменил действие Закона о смене места пребывания, вместо Гэндзи преступником оказался сам Сохаку.
Каваками утверждал, что они еще могут осуществить свои планы. Конечно, ему легко так говорить. Он – начальник тайной полиции и князь Хино. Ему есть куда отступать, и он это знает. А Сохаку отступать некуда. Ему не оставалось ничего, кроме последнего смелого удара. И неважно, что это ничего не изменит. Неважно, победит он или потерпит поражение. Важно лишь, как он умрет, каким его запомнят родственники и враги. Когда-то он командовал лучшей во всей Японии кавалерией. И теперь он предпочел ритуальному самоубийству отважное нападение.
Согласно донесениям разведчиков, Гэндзи покинул Акаоку и направился в Эдо. И его сопровождают всего тридцать самураев. У Сохаку вдвое больше воинов. Но неизвестно, как долго еще будет сохраняться такое соотношение сил. Возможно, к тому времени, как он покинет монастырь, их останется не более десятка.
– Завтра утром я встречусь с князем Гэндзи в бою, – сказал Сохаку. – Я освобождаю вас от клятвы, которую вы мне давали. И настаиваю, чтобы вы попытались примириться с Гэндзи или нашли себе другого господина.
– Пустая болтовня! – выкрикнул самурай, сидящий в четвертом ряду. – Мы все равно теперь связаны с вами. Мы не сможем примириться с Гэндзи. И какой господин примет на службу предателей вроде нас?
– Замолчи! – одернул его другой. – Ты знал, на что идешь. Прими теперь свою судьбу, как подобает мужчине.
– Сам прими! – выкрикнул первый.
Сверкнул меч, и тот, кто пытался пристыдить разъяренного самурая, рухнул, обливаясь кровью. А сам он рванулся вперед, к Сохаку.
Сохаку не притронулся к мечу. Он даже не шевельнулся.
Нападающий уже почти добрался до него, когда еще один самурай зарубил его со спины.
– Простите его, преподобный настоятель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148