А плакала бабушка так потому, что в этом городе садисты сделали очень много плохого, и к плохому бабушка уже давно привыкла, а хорошее ее очень волновало.
И вот маленькая девочка пошла на вокзал, подошла к паро возу, который уже шевелил колесами и тяжело дышал, собираясь в путь, и закричала машинисту:
"Товарищ машинист, отвезите меня, пожалуйста, к моей бабушке".
Машинист спросил:
"А для чего тебе к бабушке?"
Девочка сказала:
"Я хочу отвезти ей лекарство, которое мне дали в дежурной аптеке, потому что моя бабушка больна".
Тогда машинист сказал:
"Вообще-то я собирался поехать на рыбную ловлю, но так как человек человеку друг, товарищ и брат, то поедем сначала наловим рыбы, а потом поедем к бабушке".
"Нет, - сказала девочка, - никогда не нужно откладывать на завтра то, что можешь сделать сегодня. Если это, конечно, хорошее дело. А если это плохое дело, то лучше его отложить на завтра".
"Хорошо, - сказал машинист, - тогда поедем к твоей бабушке, а уж мой белый кот с голубыми глазами обойдется сегодня без рыбы".
Машинист подал девочке руку, она села рядом с ним на сиденье, и поезд помчался по блестящим, начищенным, как паркет, рельсам.
"Как же ты передашь лекарство бабушке? - спросил машинист. - Ведь это хороший поступок, а бабушка от такого поступка может так сильно заплакать, что умрет".
"Действительно, - испугалась девочка, - как же мне быть?"
Наташка слушала меня с открытым ртом. Я уже в два раза старше Наташки. Наташка в этом году только поступила в первый класс. Она младшая сестра Сережи, и я люблю ей рассказывать сказки. Вообще я люблю возиться с детьми, мне с ними никогда не бывает скучно.
Наташка внимательно слушала мою сказку. Мы сидели на скамейке в садике возле нашего дома, а говорила я тихо, вполголоса, потому что на другом конце скамейки сидел очень худой и очень остроносый человек с большими очками в толстой оправе, который читал газету, как бы покалывая ее носом. На нем была модная куртка, сшитая, как ватник, но с "молниями", и огромные тяжелые ботинки с железными подковами, и вообще вид у него был очень чудаковатый, и хотя он не смотрел в нашу сторону, мне почему-то казалось, что он не читает, а слушает то, что я говорю, и это меня смущало, и я хотела сказать Наташке: "Пойдем на другую скамейку", но мне было неудобно, потому что он мог подумать, что я думаю, что он слушает мою сказку.
- "Нужно что-нибудь придумать", - сказал машинист, - продолжала я. - И они стали молча думать.
И вдруг девочка сказала: "Я придумала".
- Как ты думаешь? Что она придумала? - спросила я у Наташки.
- Я знаю, - сказала Наташка, - нужно дать лекарство так, чтобы бабушка не заметила. Когда я была маленькой, мне тоже давали лекарство от кашля и говорили, что это - компот.
- Правильно, - сказала я. - То же самое, что ты, придумала девочка. И машинист так обрадовался этому ценному предложению, что дал громкий гудок. Вот такой.
Тут я сложила руки по нашему способу и загудела, как паровоз.
- А дальше? - спросила Наташка.
Когда я гудела, этот человек в стеганой куртке совсем оставил газету и смотрел на меня очень внимательно и странно, и мне расхотелось рассказывать.
- Дальше я еще не дочитала, - ответила я. - Я сегодня дочитаю эту книжку и завтра тебе обязательно доскажу.
- А в какой книжке это напечатано? - спросил у меня человек в стеганой куртке высоким, совсем не мужским голосом.
Вообще-то я не люблю лгать, но у меня не было выхода.
- У нас дома есть такая книжка, - ответила я. - Только я не помню названия.
- А кто автор?
- Автора я тоже не помню. Мы с Наташкой встали со скамейки, и человек в стеганой куртке тоже встал, снял очки и нерешительно сказал мне:
- Послушай, девочка... Я вообще не умею разговаривать с детьми. Но все-таки давай немного походим по садику и побеседуем.
- Не ходи! - вдруг уцепилась за мою руку Наташка. - Может быть, этот дядя - садист.
Дядя, странно всхлипывая, засмеялся, а я покраснела и сказала Наташке, чтобы она не говорила глупостей.
- Все равно я пойду с тобой, - сказала Наташка, не выпуская моей руки.
Дядя сказал Наташке: "Молодец, так и нужно!" - и попытался погладить ее по голове, но Наташка отклонилась, и мы втроем пошли по садику.
Некоторое время мы шли молча, а затем дядя приостановился и сказал:
- Ну что ж, давайте знакомиться. Меня зовут Павел Романович. А фамилия моя Корнилов. Я писатель.
- Писатель? - сказала я. - А Алексеева вы знаете?
- Алексеева? Нет, не припоминаю. А кто он такой?
- Николай Иванович Алексеев. Он фельетоны пишет в газету и статьи.
- Нет, не знаю. Не читал, - сказал, как отрезал, дяденька. Я подумала, что он, наверное, плохой писатель, если не знает статей моего папы, которые все читали и которые всем нравятся, и мне даже расхотелось с ним разговаривать, но я все-таки спросила, где он живет, а он ответил, что в Москве. Тогда я спросила, бывал ли он прежде в Киеве, а он ответил, что был только до войны, и тогда я стала рассказывать, что с тех пор Киев очень переменился, что во время войны в Киеве было разрушено очень много процентов жилой площади, что город построен заново и что сейчас это город-сад.
Павел Романович слушал все эти вежливые разговоры с грустным и внимательным лицом, а потом спросил:
- А какого писателя ты больше всего любишь?
- Шевченко, - ответила я сразу.
- Тараса Шевченко? - удивился писатель. - Больше Пушкина, больше Лермонтова?
- Да, - сказала я. - Больше. Хотя, конечно, и Пушкина, и Лермонтова я тоже очень люблю.
- А почему, - спросил писатель, - ты любишь Шевченко больше всех?
Мне было очень трудно рассказать об этом. Вообще я не знаю, можно ли объяснить это, но все-таки я сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67