Но, смотрите, берегитесь, управляющие! Розы тоже несведущи и приятны, однако, вы, вероятно, знаете, что в войне алой и белой и роз умирали принцы – черные змии, ослепленные кровавыми лепестками. Не случится ли так, что однажды велосипеды будут угрожать вам, покрывшись шипами, что рога рулей вырастут и повернут на вас, что, защищенные броней ярости, они – легион числом – устремятся к зеркальным дверям страховых компаний и что этот печальный день завершится всеобщим падением акций, двадцатичетырехчасовым трауром и почтовыми уведомлениями о похоронах.


Верблюд, объявленный «лицом нежелательным»

Все получают заграничные визы, а Гук, верблюд, нежданно-негаданно объявлен «лицом нежелательным». Идет Гук в полицейское управление, а ему говорят, ничего мол не поделаешь, возвращайся-ка где живешь, в оазис, – тому, кто объявлен «лицом нежелательным», бесполезно хлопотать о визе. В унынии тащится Гук к местам ушедших лет. А вокруг – родные верблюды и знакомые, и «что случилось», и «не может быть», и «почему именно ты». Направляется делегация в министерство зарубежных сообщений, но следует скандал в доме заскорузлых чиновников: «Невиданное дело… Немедленно возвращайтесь в оазис…; Будет проведено расследование».
Гук в оазисе щиплет травку день, щиплет другой. Все верблюды перешли границу, а Гук все ждет и ждет. Так прошло лето, прошла осень. Тогда Гук опять идет в город. Располагается на одной пустой площади. То и дело фотографируется с туристами, дает интервью. Мнимый престиж Гука на площади. А он-то решает, что день настал и шагает вперед, но у заставы все кончается – ведь он объявлен «лицом нежелательным». Гук опускает голову, лижет редкие травинки на площади. Однажды о нем упоминают по радио, и он, счастливый, бежит в полицейское управление. Там его опять объявляют «лицом нежелательным». Гук возвращается в оазис и ложится. Пощипывает вяло травку, а потом утыкается носом в песок. Медленно закрывает глаза – вслед за садящимся солнцем. Под его ноздрею вздрагивает пузырик – чуть дольше, чем он сам.


Муки служебные

Моя верная секретарша из тех людей, что выполняют свой долг «бук-ва-ли-сти-чес-ки», а это, как известно, значит вдаваться в крайности, оккупировать территории, запускать пятерню в стакан с молоком, чтобы вытащить один несчастный волосок.
Моя верная секретарша вершит или хотела бы вершить абсолютно всем в моем кабинете. Мы проводим дни, доброжелательно сражаясь за распределение прав и обязанностей, мило обмениваясь колкостями, убегая и возвращаясь, подлавливая друг друга и великодушно прощая. У нее хватает времени решительно на все, она не только старается утвердить свое господство в кабинете, но и с великой дотошностью относится к своей работе. Например, к словам. Не проходит дня, чтобы она не полировала их, не чистила, не раскладывала бы по полочкам, не готовила и не драила для обычного употребления. Если у меня при диктовке с языка срывается какой-либо предосудительный эпитет – ибо все эпитеты такого рода рождаются без участия моей секретарши, некоторым образом мною самим, – она, подняв карандаш, на лету настигает его и убивает, не давая слиться с фразой и выжить, – случайно или по привычке. Если дать ей волю, если бы в эту секунду дать ей волю, она вышвырнула бы в ярости всю мою писанину в корзинку. Она полна такой решимости заставить меня жить правильно, что любой мой шаг не по струнке ввергает ее в тихую ярость – ушки на макушке, хвост трубой, дрожь в конечностях, как у пойнтера на стойке. Приходится изворачиваться и, делая вид, что редактируешь какой-нибудь доклад, пополнять некоторые листочки розовой или зеленой бумаги словами, которые мне нравятся, – с их игрой, с их выкрутасами и бравыми наскоками.
Моя верная секретарша меж тем наводит порядок в бумагах, на вид равнодушная, но всегда готовая к броску. Посредине одного стиха, который рождался, бедняга, такой довольный самим собою, я вдруг слышу ее жуткое повизгивание и мой карандаш сам по себе начинает рваться к вредным словам, спешно вымарывает их, устраняет странное, вычищает нечистое, придает им блеск и красоту, и оставшееся звучит, возможно, очень хорошо, но только… эта вот тоска, этот скверный привкус во рту, эта роль начальника при своей секретарше.

Короткая история, призванная показать бренность жизненных устоев, в незыблемость которых мы верим, или законов, которые легко могут быть попраны в силу исключительных обстоятельств, несчастных случаев или невероятных событий, и вот вам…

Секретное сообщение СВН (475а) «В» Секретариата ОКЛЮЗИОМ'а Секретариату ВЕРПЕРТУИТа
…неприятнейший инцидент. Ранее все шло как по маслу, регламент не нарушался. Теперь же вдруг пришлось созвать внеочередную сессию Исполнительного комитета, и начались неприятности, вы увидите сейчас, какого странного свойства. Полный разброд среди членов. Некоторое неверие в будущее. Итак, Исполком собрался, чтобы решить вопрос о восполнении своего состава и выборах новых членов взамен шести, трагически погибших при авиакатастрофе: вертолет, из которого они любовались пейзажем, внезапно рухнул в реку, и все шестеро погибли в местном госпитале из-за ошибки медсестры, которая вкатила каждому из них лошадиную дозу противопростудных препаратов. Исполком в составе одного оставшегося в живых действительного члена (по причине простуды не поехавшего в день катастрофы на экскурсию) и шести заместителей решает объявить выборы и приступает к проведению голосования за кандидатов, выдвинутых различными государствами, участниками ОКЛЮЗИОМ'а.
1 2 3 4