Нора. А мне больше всего понравилась глава, в которой вы спасаете жизнь Пятнице, и постепенно, ценой больших усилий, подымаете этого дикого каннибала до уровня цивилизованного человека.
Робинзон. Еще неделю назад мне тоже очень нравилась эта глава, Нора.
Нора (удивленно). А почему вдруг вы изменили свое мнение?
Робинзон. Потому что именно здесь я увидел, что все обернулось совсем по-другому. Вы вот говорите, что я вызволил Пятницу из тьмы каннибализма и поднял его до высот цивилизованного человека, то есть, христианина, а я уже целую неделю более всего ценю в Пятнице как раз то, что в нем еще осталось от каннибала… О, не пугайтесь, я имею ввиду его мироощущение, этакое нутряное дикарство.
Нора. Но это ужасно так думать!
Робинзон. Нет! Ужаснее задуматься над тем, кто есть мы: вы и я, вы – супруга заместителя начальника полиции и я – непрошенный гость Хуан-Фернандеса. С той минуты, как мы прибыли сюда, Пятница показывает мне то так, то эдак, что он может не подчиняться здешним порядкам, а я – нет. Я почти уверен, что сейчас, пока мы беседуем, к сожалению, как бы наспех, хотя у нас одни и те же причины для разочарования и грусти, мой Пятница со своим дружком Бананом весело проводят время на улице, ухаживают за девушками и берут от так называемого прогресса лишь то, что им интересно – ну скажем, магнитофон, баночное пиво и телевизионные шоу.
Веселая разноголосица и музыка большого народного гулянья.
Нора. Выходит, что у вашей книги совсем иной конец?
Робинзон. Да, Нора, совсем иной!
Нора. И получается, что этот верный и благодарный вам Пятница, которого вы обучили, как надо одеваться, пользоваться столовыми приборами, говорить по-английски, этот самый Пятница и должен был спасти вас, Робинзона Крузо, от одиночества. И Робинзона и, разумеется, меня, меня и всех, кто сейчас собрался в холле отеля, чтобы пить без особой охоты и видеть тоску в глазах друг друга.
Робинзон. Не знаю, Нора, мы не имеем права слишком преувеличивать… Я, как человек цивилизованный, не могу допустить и мысли, что такие люди, как Пятница и Банан могут сделать что-то ради моего блага, разве что служить мне… Однако…
Нора. Однако, мы вот сейчас глядим друг на друга с какой-то ностальгией в глазах. Я думаю, что мы будем так смотреть на любом острове планеты. (Резко.) Мне пора, мой муж ждет моего доклада.
Робинзон (горько). О нашем разговоре, Нора? Нора. О, нет! Такой разговор люди ведут с незапамятных времен и он не представляет ни малейшего интереса для моего мужа. А мой доклад, он на горячую тему – аборты и самоубийства на острове Хуан Фернандес. До свидания, Робинзон.
Робинзон (после паузы). И я так и не смогу погулять с вами по улицам этого города, Нора?!
Нора. Боюсь, нет, и это – жаль! Ну а вы привыкайте ездить в машинах с закрытыми окнами, видно вполне хорошо. Я уже почти привыкла. Для меня Хуан Фернандес – это, если хотите, какая-то вереница образов в рамках окна моей машины или просмотр слайдов. Прощайте, Робинзон!
Лейтмотив. Звяканье льда в бокале. Далекий шум города. Музыка народного гулянья. Радостные возгласы людей. Постепенно нарастает шум машин и гул аэропорта.
Громкоговоритель. Пассажиров, вылетающих в Лондон, просят пройти в коридор с красными указателями и предъявить свои документы в окошках, соответственно их инициалам. Пассажиры, летящие в Вашингтон, пройдите…
Пятница (его звонкий и радостный голос заглушает громкоговоритель). Ты прав, хозяин (Смешок.) Организация – лучше нельзя, посмотри, как все продумано: красные стрелки непременно приведут нас к окошечкам, сейчас ты подойдешь к окну, где буква «К», а я – к букве «П». Да мы встретимся, хозяин, только не делай, пожалуйста, такое грустное лицо, ты же сам расхваливал до небес этот аэропорт.
Робинзон. Я рад, что мы возвращаемся в Англию, Пятница. Рад, что уезжаю отсюда. Это уже не мой остров. Да и похоже, никогда не был моим, потому что тогда я не понял, что… Это все трудно объяснить словами, Пятница. Я ведь не понимал, что, по моей милости, делается с тобой…
Пятница. Со мной, хозяин? Но ты же творил чудеса, вспомни, как ты сшил мне штаны, чтобы я не ходил голым, как обучил меня первым английским словам, слову «Хозяин» (смешок), словам – «да» и «нет», слову «Бог», обо всем этом так хорошо написано в книге…
Робинзон. Ну что ты! Все это я обязан был сделать, чтобы вырвать тебя из этой дикости. И я ни в чем не раскаиваюсь. Но я не мог понять, как это ты, ну, скажем, молодой карибец, встретившись с одряхлевшим европейцем…
Пятница (со смехом). Разве ты был «дряхлый», хозяин?
Робинзон. Я говорю не о моем теле, а о моей истории, Пятница, и тут я совершил ошибку, пытаясь вовлечь тебя в ход нашей истории, истории нашей великой Европы, и, разумеется, истории Альбиона и т. д. (Иронически смеется.) И до сей поры – это самое ужасное! – мне казалось, что все – прекрасно, что ты полностью принял наш образ жизни, но стоило нам явиться сюда, у тебя вдруг начался этот нервный тик… По крайней мере, ты называешь его так…
Пятница. Может, это у меня пройдет, хозяин. (Смешок.)
Робинзон. А я чувствую, что нет, что уже не пройдет никогда. Но любопытно, что этот тик начался, едва мы прибыли на остров Хуан-Фернандес, когда ты сразу резко изменился, встретился с Бананом и…
Пятница. Верно, Робинзон. Многое изменилось с того момента. И это еще пустяки в сравнении с грядущими переменами.
Робинзон. А кто, собственно, дал тебе право называть меня по имени? И о каких это переменах ты говоришь?
Лейтмотив смешивается с веселой праздничной музыкой и голосами из громкоговорителя в аэропорту, все это длится какое-то мгновение.
1 2 3 4 5 6