Я волновалась как ребенок. Что же он мне привез?
Кукла. Пластмассовая кукла-цыганка, танцующая фламенко, в пышном красно-золотом платье. Кастаньеты в руках, гребень в волосах.
Я почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы.
– Ты помнил…
– Ну конечно. – Стеф ухмыльнулся; разметавшиеся волосы падали ему на глаза.
Я и забыла, что рассказывала ему об иностранных куклах, которых собирала в детстве. Стеклянная горка у меня в комнате была забита ими. Французские, немецкие, итальянские, бельгийские, югославские – какие угодно. Пластмассовые улыбающиеся личики и национальные костюмы. Не знаю, что сталось с моей коллекцией. Может, отец выбросил куколок, а может, они и сейчас в моей старой комнате – вместе с остальными игрушками.
Я открыла прозрачную коробку и вытащила куклу. В красных туфельках на высоких каблуках, она стояла на маленьком деревянном постаменте. Я приподняла юбочку, чтобы проверить, как всегда делала это в детстве, есть ли на кукле трусики. На ней оказалось маленькое белое бикини. Я обернулась, чтобы поцеловать Стефа.
– Спасибо!
– Да ради бога. Теперь залезай в постель и расслабься. Я там в Испании ухватил такое миндальное масло – это будет массаж всей твоей жизни.
6
Пятница, утро. Основательная тренировка в спортзале. Немудрено, что после всего съеденного меня мучили кошмары! Я собралась было с утра пораньше зарулить к Джонни и уже подъезжала к «Слону», но поняла, что для полного счастья мне недоставало именно этого. И свернула к Бэлхему. И правильно сделала, хотя и пришлось турнуть какого-то хмыря – табличка над тренажером предупреждала, что нагружать сердечно-сосудистую систему можно не более двадцати минут, а этот пройдоха резвился все сорок. Делал вид, будто в надпись не врубается, но со мной такой номер не пройдет.
Когда наклон уменьшился до нуля, я позволила мыслям вновь сосредоточиться на Стефе – на его шелковистой спине, на плечах, прямых, будто вешалка, на его нежных щеках. В одно прекрасное утро этот маленький засранец проснется в горе такого дерьма, что на одном мальчишеском обаянии вылезти оттуда будет трудновато. И не хотелось бы мне это увидеть. Я слишком его люблю.
Да я их всех люблю. В этом-то и беда. Жизнерадостность Стефа, его волшебные руки; нежные губы и трогательная беспомощность Джоэла; гремучая смесь из привязанности и непредсказуемости Эми; спокойная твердость и самоотверженность Ричарда, а что до Джонни… его трагедия, надо полагать. Вот поэтому я и держу зубные щетки в шести ванных комнатах по всему Лондону. Поэтому у меня пять мобильников, мешки под глазами и несоразмерные траты. Поэтому я и просыпаюсь каждое утро в полном раздрае, совершенно сбитая с толку. Никогда не помню, где я, – знаю лишь, что не дома.
К себе я заскочила только принять душ и переодеться. Оставаться в здравом рассудке среди гор этих чертовых коробок просто невозможно. Бублики. Хорошие бублики из хорошей пекарни возле дома Стефа. Я ухватила их по дороге домой и теперь поставила подогреваться в сливочном сыре. А сама проверила сообщения на мобильниках.
Розовый – Эми : «Кэти, нам нужно поговорить. Что с тобой творится? Перезвони мне».
Голубой – Джоэл : «Привет, Кот. Был сегодня на новой работе. Вообще неплохо, только у одной девчонки оказались вши. Когда заедешь?»
Желтый – Стеф : «Сахарочек-пирожок, булочка медовая».
Красный – Джонни : ничего.
Зеленый – Ричард : «Привет, Китти. Тут кое-кто хочет с тобой поговорить».
Дотти : «Китс, ты к нам приедешь? Пока».
Мы с Ричардом и Дотти сидели в цирке-шапито «Зиппо» и дожидались начала представления. Это был первый день выступлений в парке Финсбери, и помещение постепенно заполнялось народом. У нас были лучшие места.
В проходе клоун бросал на палочки пластмассовые кольца, и Дотти захотела одно из них. Но вместо кольца получила мороженое в пластмассовом стаканчике.
– Ложку, пап! Я хочу ложку.
– Волшебное слово, Дотти, – подсказал Ричард.
– Абракадабра, – моментально откликнулась она.
Мы захихикали, и Дотти приосанилась. Уж она-то всегда знает, что делает.
Я засунула руки в карманы и в правом обнаружила какой-то листок бумаги. Это что такое? А, письмо от отца.
Мимо пробиралась крупная негритянка с тремя детьми, и мы отступили в проход, давая ей дорогу. Я держала мороженое Дотти. Мы с Ричардом встретились глазами, и я покраснела, чего со мной обычно не случается. И зарделась еще больше, когда Ричард улыбнулся.
– Китс, а можно мне шляпу?
Глаза у Дотти карие. Совсем как у отца, только еще больше. Нос тоже отцовский, чуть-чуть вздернутый. А темные кудри, должно быть, от матери. Вообще-то волосы Дотти напоминают мои. Господи, все вокруг, наверное, думают, что она МОЯ.
Мы снова сели. Ряды стояли тесно – пришлось устраиваться боком. Дотти болтала ногами. Ее любимые лакированные туфельки были запачканы грязью.
– Веди себя пристойно, Дотти, – одернул ее Ричард.
Пристойно! Ну откуда он такой взялся? Ей же скучно, она ждет, когда наконец начнется представление. Ей хочется увидеть акробатов, лошадок, дрессировщиков. И мне тоже хочется.
– Ну так как? – спросил Ричард.
– Никак!
Ричард даже подскочил, и до меня с опозданием дошло, что он просто пытался завязать беседу.
– Рулю понемногу. Работаю.
– А-а. Ясно.
– Пап! Шляпа!
Слава богу, здесь Дотти. Напряжение было такое – хоть ножом прорубайся. Дотти сидела между нами, и Ричард не мог обратиться ко мне шепотом. Значит, не будет изводить меня разговорами о той перепалке – хотя, судя по всему, воспоминания о ней до сих пор не давали ему покоя. Ричард тер лоб и сжимал виски – словно головная боль гнездилась именно там, где начинали редеть его песочные волосы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83