Это заставило ее вспомнить о докторе Петерсе, о том, как он обычно разговаривал с ней, снова и снова объясняя, почему она должна отказаться от малышки Жозефины.
– Но ведь должно быть средство, – послышался голос Паоло из-за двери. В этом голосе прозвучало такое отчаяние, какого Женевьева никогда раньше не слышала. Она больше не в силах была стоять здесь и прислушиваться к его голосу. Паоло казался чужим и одновременно потрясающе близким.
Когда она вернулась в гостиную, почувствовала, как в ней нарастает огромная печаль. Дело было вовсе не в том, что она потеряла Закари. Было еще кое-что. Нечто, что она только что открыла для себя в комнате больной, пока умирающая презрительно усмехалась ей в глаза.
Девочка, сидящая за столом, подняла рисунок и рассматривала его со всех сторон. Это оказалась женская туфля.
Женевьева беззвучно плакала, глядя на рисунок. Она оплакивала своего потерянного ребенка и этих осиротевших детей.
49
– Вернулась за своими туфлями, не так ли?
Женевьева похолодела, замерла в согнутом положении, расстегивая свои золотые туфли. Она надеялась, молилась, чтобы он уже был в кровати.
– Я плохо себя чувствую. – Это было правдой. Грусть все еще сжимала ее мертвой хваткой. Она ощущала зловоние, наполнявшее комнату больной женщины. – Мы можем поговорить утром, Роберт? Я хотела бы немного поспать.
Из гостиной послышался скрип кожи, он появился в дверях, посмотрел, как она путается с застежками на туфлях.
– Но, моя дорогая, ты здесь больше не живешь. Разве ты забыла?
Она бросила на пол первую туфельку и потянулась ко второй, опершись о стену.
– Прошу тебя, Роберт. Мне действительно надо поспать. Сбросила вторую туфлю.
– Я знаю, что должна тебе объяснить…
– Объяснить? Мне кажется, ты должна представить мне гораздо больше, чем простое объяснение! – Он рассвирепел, его буквально трясло от злости.
Женевьева устало положила шляпку с запачканным страусиным пером на столик в коридоре.
– Я не могу сейчас говорить с тобой. Прости.
– Ты больше не станешь здесь командовать. Я этого не позволю.
Она выпрямилась и, выгнув руки, стянула с себя жакет от Шанель.
– Значит, твой башмачник больше не желает видеть тебя?
Она вздрогнула.
– Как ты можешь…
– Я не дурак, Женевьева. Что бы ты там себе ни думала.
– Я знаю.
– Тогда зачем ты выставила меня полным идиотом?
– О, Роберт, умоляю тебя.
– Значит, теперь я должен сжалиться над тобой? Пожалеть тебя?
Женевьева пыталась проглотить ком, подкативший к горлу.
– Послушай, если ты хочешь, чтобы я ушла, я уйду. Переночую в отеле.
– Ты… – Он схватил ее за плечи и тряс до тех пор, пока ей не показалось, что каждая косточка в ее теле дребезжит. – Будь ты проклята! – Затем он отпустил ее и молча смотрел на собственные руки.
– Давай выпьем, – предложила она. – Пойдем сядем и спокойно выпьем вместе.
У роз на каминной полке осыпались все лепестки. Они в беспорядке рассыпались вокруг вазы. Некоторые лежали у подножия камина, на полу. Она налила ему виски, а себе коньяку. Она тянула время, разливая напитки, возилась со щипцами для льда, не торопилась снова взглянуть ему в глаза, хотя это было неизбежно. Но сейчас она могла думать только о Паоло, который остался за закрытой дверью, не зная, что она стояла с другой стороны. Возможно, он никогда об этом не узнает. Она могла думать только об этих маленьких девочках. И о своей малышке.
– Ты был прав, когда сказал, что он больше не желает меня видеть. – Она представила себе Ольгу, ее лицо было искажено болью и жаром, влажные пряди волос прилипли ко лбу. Она протянула Роберту виски, а сама устроилась на маленьком мягком стульчике у камина.
– И ты придумала заскочить сюда и спокойно провести здесь ночь, не так ли? А какие у тебя планы на завтра, на послезавтра, на дальнейшее будущее?
– У меня нет планов.
– Ты ведь никогда меня не любила, правда? Не надо, не отвечай, не стоит. Но, знаешь, Женевьева, ни один мужчина не любил тебя так, как я.
Она молча смотрела в свой бокал.
– Ты разорвала мое сердце и высосала весь сок, словно из апельсина. Теперь от меня осталась одна кожура, которая никому не нужна.
– Роберт…
– Что есть у этого парня, чего нет у меня? Неужели все дело в туфлях? Но разве я недостаточно покупал тебе туфель?
– Конечно. Дело не…
– Надеюсь, он сильно ранил тебя.
– Ты прав. – Она покачала коньяк в бокале, любуясь золотистой жидкостью.
– Замечательно.
Он достал сигару. Она наблюдала, как он зажег ее. Это была толстая сигара, ему пришлось долго раскуривать ее. Странно, но сейчас его настроение вдруг круто изменилось в лучшую сторону, несмотря на все разговоры об апельсинах, кожуре и настоящей боли. Похоже, его ярость утихла. Он словно спрятал ее в карман вместе со своей зажигалкой. Сейчас она видела перед собой человека, которого наверняка видели его коллеги по бизнесу, – уверенного, довольно вежливого. Умного и способного. Сегодня днем он успел побриться и надел свежий серый костюм.
– Ты вела себя непозволительно, – заметил этот новый, сдержанный и спокойный Роберт. – Ни один человек в здравом уме не принял бы тебя назад после того, что ты натворила.
Женевьева попыталась снова заговорить об отеле, но Роберт поднял руку, попрося ее замолчать.
– И все же теперь, когда ничего уже не вернешь, я хочу сказать, что ты родилась в чертовски странном месте. Твоя семья удивительно равнодушна. Они не воспитали тебя, как положено воспитывать молодую женщину.
Она ждала, наблюдая, как дым от его сигары клубится по комнате.
– Зачем ты сказала, что беременна?
– Не знаю.
– Это была нелепая ложь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102