Один из них был в домашних тапочках. Хозяин дома? Или одному из гостей, страдавшему мозолями, а может быть, подагрой, позволили явиться в таком виде? Флорина так и не поняла.
Девушки танцевали парами, терлись одна о другую, словно механические щетки, затем под грохот тарелок сталкивались мягкими кеглями. Почти на всех были узкие темно-синие или черные брюки, до того обтягивающие зад, что едва не лопались, и тонкие полосатые свитерки или свободные блузки. Они были совсем или почти не накрашены - и хорошо, потому что по лбу и щекам у них струился пот. Одна из девушек разулась, сняла чулки, засучила штанины; она танцевала в одиночку среди женских пар, в такт вскидывая и роняя голову с темной гривой, снова и снова, подчиняясь ритму. Спереди, как смотрела на нее Флорина, она, со своим удлиненным черепом и близко поставленными, слишком большими глазами, до странности напоминала самку мула. Эта-то, по крайней мере, не могла быть из местных. Ее внешность, поведение, ее босые ступни (и ловкость движений) - признаки, если не доказательства, американского и тропического происхождения. Когда другая девушка приглашала ее танцевать, она недвусмысленно отказывалась, открывая в улыбке крепкие крупные зубы.
- Я боюсь, что вы мне ноги отдавите, - объясняла она всякий раз.
После минутного перерыва в танце музыка загремела еще сильнее, и эта девушка внезапно пригласила Флорину.
- А вдруг я наступлю вам на ногу, - сказала ей Флорина, указав на свои позолоченные туфельки с высоченными острыми каблуками.
- Ничего страшного, перышко мое, -ответила девушка. - Действуй, не робей мне будет даже приятно.
И она обеими руками обняла Флорину за талию и дважды толкнула ее животом в живот, выдохнув "ух! ух!", потому что в эту минуту грянули тарелки.
Она вцепилась в нее мертвой хваткой. Какие бицепсы, что за ноги! Эта девушка положила бы на обе лопатки многих мужчин, а в ее лице - нечего себя обманывать - проглядывало что-то скотское и омерзительное. От ее тела разило овечьим загоном, хлевом или казармой, но хватит привередничать, поджимать губки и морщить носик, раз пришла на бал к бразильцам, а танец был до того разнузданным, что не стоило искать другую причину вони. Лучше было, как сказала та девушка, не робеть и действовать. Флорина прижалась к партнерше, обняла ее, чувствуя выпиравшие под тонким промокшим сви-терком мускулы, и тоже принялась ухать, как можно сильнее ударяясь ляжками и животом.
Ее укачало от грохота и тряски, на какое-то время она в упоении забыла обо всем, а потом ей показалось, что блекнут цветущие ветви на обоях, затихает музыка и буйство танца слабеет. Флорину словно окутывало что-то холодное и серое. Не снится ли ей все это, подумала она и испугалась, как бы это не оказалось всего лишь сном; во сне, зная, что спит, она боялась, что вскоре сон закончится, она покинет бразильский бал (и ей даже не покажут этих таинственных бразильцев!). Если она спит, надо попытаться уйти в сон поглубже и поверить в него, надо перестать волноваться. Она с недопустимой на балу яростью выкрикнула "ух! ух!" (девушка ответила тем же) и бешено налетела животом на живот партнерши (до чего же твердый!), надеясь пробиться к безмятежности и душевному покою. "Ух! ух!"... Если только прежде у нее не треснут кости таза, если она не сломает их той девушке, она победит сомнение. Она забудет о том, что, возможно, видит сон.
Лицо напротив нее тоже менялось, оно вытягивалось, делаясь еще более лошадиным с его жирным синеватым блеском кожи, выпуклыми глазными яблоками, жесткой челкой, отвислой губой. Удары словно пробили брешь в теле девушки, ее лицо отступало дрожало, "кренилось", как сказал бы моряк хотя под своими ладонями Флорина чувствовала по-прежнему твердое тело. Потом - словно погасла лампа - девушка закрыла глаза. Флорина увидела, что она в самом деле заснула в ее объятиях, и с этой минуты они перестали существовать в общем пространстве. Против собственного желания, против воли Флорина, не удержавшись, открыла глаза.
Кошмарное пробуждение: кругом была светлая лунная ночь. Она не лежала, как думала, в своей постели, она тряслась с крепко стянутыми за спиной руками, со связанными ногами на дне разболтанной двуколки которая подскакивала на буграх и выбоинах дороги (и дерево стонало: "ух! ух"), а пустые бидоны и ящики сталкивались и грохотали словно барабаны и тарелки. Ветер завывал в ветвях над дорогой. Плотно набитый мешок с известью или гипсом при каждом толчке бил ее по животу. Перед ней чернели мощные плечи двух расположившихся на сиденье мужчин. Один молча правил, и другой к нему не обращался. Как они схватили ее? Вероятно, чем-то одурманили, и потому она спала таким тревожным сном, потому проснулась так поздно и ничего не помнит с том, что с ней случилось. Или это сейчас она видит сон?
Она снова закрыла глаза, по привычке толкнула мешок животом, надеясь выбраться из этого дурного сна и оказаться, наконец, в своей постели или вернуться в бальный сон к бразильцам. Но нет, ей это не удалось, может быть, не хватило времени, ничего не изменилось, и двуколка стала. Они положили ее перед ямой у обочины длинной, прямой и пустынной лесной дороги, рядом с ней положили белый в лунном свете мешок. Они не развязали ее; они не прикасались к ней без необходимости. Должно быть, обо всем условились заранее, потому что не произнесли ни единого слова. Она увидела: каждый достал свой нож и открыл его; она почувствовала: два лезвия разом вонзаются в ее левый и правый бок, выходят, затем ощутила, как воздух вытекает у нее между ребер. "Бразильцы?" - подумала она еще, стиснув зубы, а потом обмякла, и все кончилось.
1 2 3