Несправедливо ловить людей подобным образом, так подчинять их – все равно что опрокинуть на спину жука. Я не позволю, чтобы меня… Я не поддамся никому на свете. Это все равно, что продать душу.
Позднее он меня спросил:
– Скажите, чего ещё вы хотите в жизни сверх того, что у вас уже есть?
– Зачем?
– Просто скажите. Каковы ваши планы на будущее? Вам двадцать три. Многие женщины вашего возраста хотят выйти замуж. У вас муж есть, но вас он не устраивает…
– Я не против жизни с мужем, если он меня не трогает.
– Вы хотите детей?
– Нет.
– Почему? Ведь это вполне естественно.
– Не для всех.
– Почему не для вас?
– Зачем им появляться в таком мире?
– Это могло быть причиной, что вы их не имеете. Но почему не хотите – вот вопрос.
– Не вижу разницы.
– Вы пытаетесь найти рациональное объяснение тому, что только чувствуете.
– Может быть.
– Вы любите мать?
– Да… любила, – вовремя спохватилась я. – И люблю память о ней.
– Вам не кажется, что было бы разумно и справедливо, чтобы в мире появилось существо, испытывающее к вам такие же чувства?
– Возможно.
Я чувствовала себя очень странно; может, он все же дал мне лекарство? Я взмокла, как будто попала в турецкую баню.
– Если бы ребенка можно было завести без участия мужчины, вы бы и тогда не согласились?
– Какая, к черту, разница, согласилась бы я или нет? Я не хочу иметь детей, и все! Понятно? Дошло до вас?
– Понятно, что вы сердитесь, когда я задаю вопросы, на которые вы не хотите отвечать.
– Да! Но вы же сами говорили, что никогда не давите на пациента! Давайте сменим тему!
Минут десять никто из нас не произнес ни слова. Беда в том, что никуда не денешь свое тяжелое дыхание. Я следила за тем, как вздымается брошь на платье.
– Вас пугает мысль о рождении ребенка?
– Что?
– Вы боитесь родов?
– Я уже сказала, меня это не интересует!
– Какие ассоциации вызывает у вас слово «роды»?
– Сон под наркозом. Хорошо бы мой психиатр принял чрезмерную дозу снотворного. Я вообще удивляюсь, зачем он родился на свет. А я сама зачем? Лучше бы все врачи на свете передохли. А ещё лучше, пусть бы весь мир сгинул. Дети-уроды. Монстры. Вновь проклятые часы бьют одиннадцать. Если ты… – Я запнулась.
– Какие часы?
– Те, что у мамы на кухне. Я ненавижу их до смерти. Словно кошмарный гробик. У них спереди стекло. В верхней части циферблат, а на нижней нарисованы попугаи. Это был бабушкин…
– Расскажите подробнее.
– О чем?
– О часах.
– Чайник на плите. Закипает вода. Уголь кончается. Люси Пай. Холодно. Нужны ещё одеяла.
У меня вырвался странный всхлип, который я задавила кашлем.
– Было холодно? – спросил Роумэн… помолчав.
– Холодно? Разве я говорила, что мне было холодно?
– Вы сказали, нужны одеяла.
– Нет, мне было тепло, так тепло… Всегда было тепло, пока не раздавался тот стук в окно. – Пот, катившийся у меня по спине, внезапно вызывал озноб, и я вздрогнула: мне действительно тогда было холодно. Казалось, я никак не смогу унять дрожь.
– Почему папа стучит в окно? – продолжала я. – Почему он не войдет, как обычно? Почему меня нужно выгонять?
И вдруг я расплакалась, разревелась, как ребенок. Я и чувствовала себя ребенком, а совсем не взрослой. Я проклинала себя, до смерти перепуганная тем, что со мной делается. Пыталась успокоиться, но только задыхалась, кашляла и снова начинала все сначала.
Я рыдала и словно в странном дурмане ощущала себя ребенком, которого переложили из теплой постели в холодную; а перед этим раздавался стук в окно; иногда будто царапали ногтем, иногда ударяли костяшками пальцев, но всегда это означало одно. И всегда совпадало с боем часов. И я стояла, прислонившись спиной к стене, с другой стороны кровати горел свет, дверь была плотно закрыта, а за ней все стонали и скрипели, и я ждала, что дверь вдруг распахнется и те, кого там мучат, войдут и возьмутся за меня мной. И, Боже мой, именно в эту минуту дверь действительно начинала открываться, а я стояла в одной рубашонке, прижавшись к стене, и следила за ней. И вот дверь открывалась настежь, и там стояла… мама.
Но это вовсе не означало, что все кончилось; самое ужасное только начиналось, потому что она выходила, но это была совсем не мама, а кто-то похожий на нее, только старше; в ночной рубашке, с растрепанными как у ведьмы волосами, шатаясь из стороны в сторону, она смотрела на меня так, словно не узнавала, и несла мне что-то, и это я ни за что не могла взять…
Роумэн догнал меня уже на середине комнаты.
– Сядьте, пожалуйста, миссис Ротлэнд.
– Слышите, бьют часы, – сказала я. – Мое время истекло.
– Да, но не торопитесь, пожалуйста. У нас ещё несколько минут в запасе.
– Мне нужно идти! Простите, Марк ждет.
– Задержитесь на минутку, отдохните. Может быть, умоетесь?
– Мне некогда. Сегодня мы идем в гости. Марк уже ждет.
– Всего пять минут.
– Нет! Мне нужно идти.
Я рванулась в сторону, но он все же проводил меня до двери. В холле я взяла себя в руки, успокоилась, посидела, вытирая платком лицо и скрывая следы слез; и наконец вышла на улицу с вполне нормальным видом. Я впервые плакала по-настоящему с тех пор, как мне исполнилось двенадцать.
Ни к кому в гости мы не собирались, я приехала домой на час раньше Марка и сразу пошла к Фьюри. Тот щипал траву у самого края площадки для гольфа. Нужно будет нарастить тут изгородь, а то однажды он её уже перепрыгнул, и мы его едва поймали. Почти стемнело, но было не холодно; я принесла Фьюри половинку яблока, и он осторожно взял её с ладони. В тот вечер Фьюри был беспокоен, прижимал уши, перебирал ногами и все время фыркал. Уже неделю ой не получал настоящей нагрузки. Временами я подумывала об охоте и понимала, что это может быть увлекательно и даст возможность вдоволь поскакать и попрыгать через препятствия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82