Споры вызвал последний пункт: продолжение войны с Германией, опираясь на помощь союзников.
Особенно пылко возражал генерал Рычков:
— Извините, Борис Викторович. Простите за оговорку, Виктор Иванович, но я против такой постановки вопроса. Что значит — «опираясь на помощь союзников»? Назовите мне этих самых союзников!
— Это же ясно, генерал… Франция, Англия, Италия…
— Вы, Виктор Иванович, человек штатский, а я военный и на своей шкуре испытал, что это за союзники. Они до тех пор союзники, пока им или плохо или выгодно. Бросят в самый разгар, если им покажется, что котлетами не пахнет. Сколько раз мы их в эту войну выручали…
— Что вы предлагаете, генерал?
— Объединиться с тевтонами и с ними до конца. Немцы — люди слова, ежели дадут — сдержат.
Генерал спорил долго, доходил до обидных слов, но не помогло: пункт о войне приняли в редакции Савинкова.
Вторая часть программы — о задачах последующего момента: «Установить в России образ правления, который обеспечит гражданские свободы и будет наиболее соответствовать потребностям русского народа» — обсуждений не вызвала. Все было туманно, неясно, предположительно.
Только Рычков, видимо устав от спора, скептически заметил:
— Это еще дожить надо до последующего-то момента! Бог его знает…
Сообщение о «Положении «Союза защиты родины и свободы» тоже сделал сам Борис Викторович. Не говорил, а рубил слова — твердо, резко, подчеркивая смысл. Даже генерал. Рычков посматривал на докладчика с удивлением: откуда у этого штатского такая четкость?
— Задачи, к выполнению которых мы готовимся, являются делом защиты не отдельного класса или партии, а делом общественным, всего народа…
Последние параграфы вызвали аплодисменты.
— Начатую борьбу не кончать! Какие бы ни были трудности, неудачи — не кончать! От тех, кто захочет отказаться от участия в нашем деле, потребовать сохранения полной тайны. За разглашение — смерть! Отказы принимать только до двадцать пятого мая. После этого числа за отказ — лишение жизни. За выдачу центрального штаба, равно как и программы «Союза», — расстрел!
Начальником штаба утвердили полковника Перхурова. Постановили создать при штабе три отдела: вербовки новых членов, оперативный, разведки и контрразведки — и самостоятельный террористический отряд.
Когда с делами было покончено, Савинков открыл чемодан. Только Виленкин, доставивший накануне чемодан от консула Гренара, спокойно наблюдал за Савинковым. Остальные, даже сдержанный, невозмутимый Перхуров, вытянули шеи: что там, в этом чемодане? И заулыбались, довольно переглянулись, увидев солидные пачки денег.
— Каждому из вас, друзья, — торжественно сказал Савинков, — предстоят расходы, понятно — разные: у одних больше, у других меньше. Потом сочтемся. А сейчас — получите аванс. — И раздал каждому по пачке.
Все, кроме Рычкова, вели себя деликатно — не спросили о сумме, не пересчитывали, неловко, стеснительно спрятали деньги. Генерал разорвал узенькую полоску, крест-накрест склеивавшую пачку, пересчитал, произнес довольным тоном: «Прилично! Совершенно верно! Как в банке!» — разделил на три части, неторопливо разложил по разным карманам.
Дикгоф-Деренталь презрительно оттопырил нижнюю губу — не генерал, а торгаш!
Когда поспешно перебирались в столовую, Рычков успел шепнуть Деренталю:
— А вы нос не крутите. Денежки счет любят. Он сам сказал: «Потом сочтемся!»
Сначала выпили за «Союз защиты родины и свободы». Деренталь встал, преданно, влюбленно смотря на Савинкова, взволнованно, до дрожания голоса, до увлажнения глаз произнес высокопарный тост за неукротимую, могучую энергию, ясный ум, чистую душу Виктора Ивановича и, чуть не рыдая от восторга, воскликнул:
— Это бог послал нам Виктора Ивановича! Да будет славно это имя и ныне, и присно, и во веки веков!
— Аминь! — невпопад брякнул генерал Рычков, торопливо доедая паюсную икру.
Пошли по кругу, произнося тосты за каждого. Савинков начал с Перхурова. Тот, выслушав стоя, слегка наклонил голову:
— Спасибо, Виктор Иванович, за доверие!
Иззябший, как щенок, Казарновский, проводив до угла Остоженки последнего гостя, прихватил Литвиненко и постучался в квартиру Василисы Николаевны. Открыла сама именинница — вся в слезах, с распухшим лицом.
— Васенька, что случилось? — поразился ее виду Казарновский.
— Ладно, проходите, — утираясь передником, ответила хозяйка.
Капитан второго ранга и штабс-капитан заторопились в столовую. Среди грязной посуды выделялась деревянная чаша с сиротливым, одиноким надкусанным соленым огурцом.
— Поработали! — не то с сожалением, не то с завистью произнес Казарновский.
Литвиненко посолил корочку, пожевал. Василиса Николаевна села в кресло, сжала голову пухлыми ладонями:
— Господи, какие свиньи! Все сожрали, все выпили, и никто спасибо не сказал. Называется день рождения!
Казарновский попытался оправдаться:
— Я же думал, вы просто так, для конспирации!
— А если бы Чека налетела? Что бы вы, идиоты, сказали? Как меня зовут? Они умнее, чем вы думаете, — в святцы бы заглянули, и всем вам кутузка. Я сегодня по-настоящему именинница.
— Мы же не знали, дорогая. Все могло быть иначе.
— Уходите, кретины! И никогда больше этих хряков ко мне не приводите! Я думала — благородные люди, а они свиньи самые распоследние…

Люди бывают разные…
На третий день после разгрома анархистов Андрея Мартынова принимали в партию на открытом партийном собрании Брестских железнодорожных мастерских. Заявление о приеме он подал незадолго до перехода в ВЧК.
Андрей не был в мастерских всего около месяца, но как за это время изменились его товарищи!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168