— Но на всякий случай сходил бы ты, дружок, к венерологу.
Мой друг закатил глаза, покрылся багрянцем, зарычал и, сшибая предметы домашней утвари, кинулся прочь; вероятно, поспешил последовать моему совету.
А я остался один, ел черешню и думал о превратности судьбы. Однажды давно, когда учился в химическом институте имени красного химика Губкина, меня пригласили к ректору. Был он вдохновенным самодуром и малость долбленым догматиком, подавляющим студентов своей жиромассой.
— Молодой человек! — заорал он. — Не хотите ли вступить в ряды?..
— В какие?
— Б-б-боевые!
— Не понял?
— В ряды авангарда, е'мать твою так!
— Понял.
— Пришла разнарядка, чтобы молодого, чтобы исполнительного, чтобы… — Тряс великодержавными щеками.
— А я не хочу…
— Чего не хочешь?!
— Не хочу в ряды.
— Какие?
— Б-б-боевые!
— Не понял?
— В ряды авангарда, е'мать твою так!
— К-к-как? — переспросило химическое жирообразование.
— Е'мать твою так!
— П-п-почему?
— Не хочу и все.
— Этого не может быть! — взъярился ректор, брызжа слюной. — Молодой человек, да вы знаете… За пять минувших лет в ряды пришли свыше полутора миллионов лучших представителей рабочего, блядь, класса. Среди вновь принятых, е'их мать, более десяти процентов колхозники. Продолжается приток представителей интеллигенции.
— Я не колхозник, — прервал я речь, вытирая лицо от слюны кумачом переходящего знамени. — И тем более не рабочий…
— Но представитель интеллигенции…
— Но не передовой.
— Но интеллигенции.
— Не передовой.
— Интеллиген… да пошел ты…
— Спасибо! — подхватился со стула.
Не тут-то было: институтский жандарм решил во что бы то ни стало докопаться до истины.
— Ты что ж, сукин сын, не признаешь политику партии?
— Признаю.
— Тогда почему не желаешь вступать?
— По состоянию здоровья, — брякнул я.
— Ка-а-ак?
— Ряды должны быть чистыми, я не имею права марать чистые ряды… прежде всего чистота рядов…
— У тебя что, триппер? — заволновался ректор, прекращая дышать.
— И он тоже.
— А не врешь?
— Вру.
— Значит, правда! — замахал руками догматик. — Иди отсюда… с Богом! — И задышал в кумачовый носовой платок.
Я хотел заметить, что подобные болезни передаются исключительно половым путем (или через стакан), однако лишь пожал плечами и отправился восвояси.
Но теперь я вынужден признать свою ошибку: поступил опрометчиво, отказавшись от чести пополнить ряды строителей коммунизма. Почему же я сожалею? Утверждают, дело Ильича бессмертно, то есть, я так понимаю, все, кто активный участник этого невразумительного дела, получают бессмертие. А кто не хочет жить вечно? Все хотят жить всегда. И я тоже, однако — не судьба. Я своей безответственностью себя же и подвел к ножам гильотины. И поэтому умру. Хотя борьба за мою жизнь велась постоянно.
Я ненавижу врачей, стервятников беды.
Я люблю врачей, они создают иллюзию надежды.
— Черешня полезна во всех отношениях, — врал экзекутор веры и надежды.
— И все будет хорошо? — не верила мама.
— Нужна операция, голубушка, — шамкал старичок, пряча цветную ассигнацию.
— Боже мой! — заливалась слезами мама. — И все будет хорошо?
— Ничего определенного, голубушка, сказать не могу. Есть надежда, что все будет хорошо.
— Господи, что делать?
— Операцию.
Как приговор к жизни.
Тиха и прекрасна российская люцерновая степь в час вечерний. Но чу! Что за звуки? Рып-рып-рып — это рыпает дверь в пристроечке, именуемой в официальных бумагах Постом № 1. В щели двери угадывается человек — это Ваня. У напряженно-испуганного лица держит керосиновую лампу.
— Это!.. Ни одной живой души, — сообщает шепотом, удивляясь такому странному обстоятельству. Повышает голос: — Любаша, выходи. Хрен нам по деревне!
Осторожно ступая по двору, проходит к воротам ангара. На засове висит огромный пудовый замок.
— Порядок! — довольно крякает. — Любаха! Выходи-выходи на свежий воздух. — Приподнимает над головой лампу. — Погодь. А машина-то где? Сперли-таки, гады неопознанные… Любка, ты чего?
— Ы-ы-ы! — в голос жалуется женщина, опустившаяся без сил на ступеньки крылечка.
— Ты чего, белены объелась?
— Ы-ы-ы! — И тычет пальцем в звездную сыпь неба.
На фоне равнодушных и холодных звезд… О! Матерь Божья! На мгновение, которое было как вечность, Ваня лишился речи: его пикапчик, как потертая галоша, был надет на металлический столб ворот, ведущих на Объект. Какая сила смогла поднять машину и насадить ее так вульгарно?
Отбросив лампу и все приличия, Ванюша дал стрекача в спасительное убежище Поста. Отдышавшись, цапнул телефонную трубку:
— Алле! Алле! Фу-фу! Чтоб вас всех!..
— Что там еще? — слабо спросила Любаша.
— Что-что, глухо как в танке! Что же это такое? — развел руками. — А может, того… война… мировая, а мы тут одни погибаем?
— Ах! — И впечатлительная женщина не без некоторой приятной грациозности рухнула в легкое беспамятство.
Химзавод был освещен веселым бойким пламенем — это горели нефтецистерны. На асфальте искрилось битое стекло. Ворота были выворочены некой безумной разрушительной силой. Рядом с проходной лежал чугунный слиток овальной формы. Вика попрыгала на нем, задирая голову к звездам:
— А может, это метеорит?
Присев, Загоруйко потукал костяшками пальцев по странному предмету:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122