Что за чертовщина, может сказать посторонний — и будет прав. Но дело в том, что человеческий разум, не тайна, неуемен в попытках расширить Неизведанное.
Так вот, доселе мертвые (из гипса, бетона, гранита, стали, чугуна и проч.) предметы ожили и сделали свои первые нетвердые шаги по планете.
В это время Загоруйко В.В., теснясь на кухоньке, готовил свой скромный ужин из яиц и колбасы. Пища шкворчала и чадила на сковороде, находясь в состоянии собственного неприятного приготовления.
Сам человек пребывал в глубокой задумчивости, выводя в ученической тетрадке некие формулы вечности. Удары в потолок и крики: «Хренов химик! Опять колбасину жаришь без масла?» — вывели его из состояния ученой прострации.
Виктор Викторович бросился спасать ужин. Закашлялся от чада — и уронил сковороду. Та с боем упала на дощатые половицы, выкрашенные в цвет переспелой сливы. Нервные соседи сверху и сбоку ответили сварливыми ударами; соответственно в потолок и стену.
Однажды, вернувшись с речки, я застал отца в расстроенных чувствах: он метался по дачному дому, пинал ногой казенную мебель и громыхал, как перед своим бронетанковым соединением:
— Нет, ты, мать, понимаешь это или нет? Надо мной все… все командование… ржут, понимаешь…
— Бог им судья, — смиренно отвечала мама.
— Бог?! — ярился отец. — А пош-ш-шел он…
(И называл конкретное место, куда, по его мнению, должна была удалиться ему отвратительная святая личность.)
— Тебя Бог накажет, — грозилась мама.
— Слушай, ты… Черт!.. Да я вашу… вашу богадельню из танков к е'матери!..
И тогда мама с гримасой отвращения подняла руку и неловко, но, должно быть, чувствительно хлестнула нежной своей ладошкой по генеральским мордасам.
А что же я, соглядатай?
Позорно струсил — и неприятный желудочный страх погнал на речку. И там, в кустах, меня пронесло (от страха ли? Или от недозрелых яблок?), и так, что на всю жизнь осталось впечатление: человек на девять десятых состоит из дерьма; впрочем, остальное — тоже дерьмо.
Я, Автор, категорически не соглашаясь со своим нигилистическим Героем, продолжал работу, пытаясь развить мысль о том, что человек есть куча жидкого золотого говна, когда услышал за стеной характерный звук бьющейся посуды.
Я подхватываюсь и бегу в комнату: в чем дело?
По матовому экрану телевизора, сползая, роилась чайная гуща; на полу — сколки чашки; жена сидела в кресле, скрыв ладонями лицо.
— Что случилось?
— Ничего.
— Ну?
— А-а-а! — закричала, зарыдала, забилась в конвульсиях, повторяя: Где мы живем? Где мы живем? Как мы живем? Где мы живем? Как мы живем? Как жить?!
Оказывается, по телевидению показали минутную зарисовку о… даже не знаю, как того ублюдка назвать… Короче говоря, рожистый рыжий недоносок выкрал месячного ребенка, девочку, изнасиловал ее, а потом выбросил в канализационные воды.
— Наверное, ненормальный, — попытался успокоить жену.
— Нормальный… нормальный! — страдала любимая. — Я видела… видела…
— Ну все… все… спи…
— Как мы будем жить? Как? Я не хочу так жить, не хочу!
— Хорошо будем жить, — говорил я, накрывал пледом; потом долго лежал рядом, слушал дыхание родных людей — жены и маленького, как микроб, человечка.
Гром ударил в степи. Его звуки разбудили беспечно спящих на Посту. Первой проснулась женщина.
— Батюшки, неужто будет дождь?
Зашлепала к окну, всмотрелась в сумеречную глубину будущей ночи, заметно вздрогнула:
— Господи! Ваня, там кто-то шныркает. Ей-богу!
— Чего?
— Иль померещилось?
— Да кто тут? Ни одной живой души, — сладко зевнул Ванюша. — Степь да степь кругом, да мы с тобой, любезная Любаша. Шагайте ко мне, гражданка! И протянул руки к ее выразительным формам.
— Ну тебя, хулиган! — Но вернулась на кушетку. — Я женщина впечатлительная…
— Да? — Обнял за объемные плечи. — К черту на рога ехать не пугалася.
— Ну тебя, разбойника, — кокетничала.
— Ах, какая ты, Люба-Любаша, вся наша…
— А-а-а! — Душераздирающий вопль и удар локтем отшвырнули ухажера на пол.
Пуча глаза, несчастная с ужасом смотрела в окно. Там, в чернильных сумерках, мелькали тени. А в соседнее окошко заглядывала чья-то невнятная, но крупная и литая морда. Кошмар!
По шоссе летит лимузин. В нем плещется модная песенка. Впереди яркие огни Химзавода.
— Скоро Загорский, — предупреждает Ник.
— Что-то мы не спешим, — замечает Николь.
— Приятное с полезным, а потом: тише едешь…
— А что это за иллюминация?
— Химзавод. Прошлый век. Я однажды репортаж о нем готовил. На энтузиазме работают. И производство. И люди.
— И Загоруйко оттуда?
— И он оттуда, — с нажимом отвечает журналист, как бы подчеркивая, что он понимает интерес к упомянутой личности.
Девушка молча закуривает — дымок выпархивает ночной бабочкой из открытого окна машины. Неожиданно впереди замечается человеческая фигура на обочине. Она стоит с протянутой рукой и, кажется, голосует.
— Попутчик, — усмехается Ник.
Авто все ближе и ближе. «Попутчик» в сумерках странен: малоподвижен и чрезвычайно большого роста — метра три.
— Что за явление? — Удивленный водитель тормозит, не выключая мотор.
— Человек будущего? — шутит девушка.
А тот (из прошлого), совершив трудный шаг, медленно, через силу, наклоняется к открытому окну — темное литое полумертвое лико.
Журналист и его спутница теряют дар речи, пока не слышат глухого призыва:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122