– Газы отходят», – с содроганием подумала Аля, пулей выскочила из комнаты, нашла свою сумку, затолкала туда злосчастную банку варенья, распахнула встроенный шкаф в прихожей: ей нужно было что-то накинуть на себя. Выходить на улицу в светлом брючном костюме, забрызганном кровью, было решительно нельзя: на нее определенно обратят внимание.
Шкаф был завален всяким хламом: поломанные швабры, облезлый веник, оцинкованное ведро с погнутой ручкой, засаленные рулоны обоев, коробки, набитые тряпьем. На ржавых гвоздиках висели старые поношенные вещи: драповое пальто, рваный ватник, темно-серый сатиновый рабочий халат, измазанный ядовито-желтой краской, грязная косынка в крупный красный горох, стоптанные белые шлепанцы и резиновые сапоги. Эти вещи не могли принадлежать Зеленцову, очевидно, он снимал эту квартиру, чтобы хранить здесь свой гнусный архив, и изредка наведывался сюда, чтобы встретиться с очередной дурой вроде нее. В других комнатах, вероятно, были оборудованы импровизированные студии, но заглядывать туда у Алечки уже не было сил. А она ведь сразу, как только вошла, вернее, ввалилась в коридор, поняла, что квартира съемная. Но разве это изменило бы хоть что-то? Разве это могло насторожить ее? Естественно, нет. Какая, в конце концов, разница? Она сама снимает комнату у милой старушки, точнее, снимала до сегодняшнего дня, потому что больше в Москве ей делать нечего. Она возвращается домой, к своей сварливой любимой тетке, учительнице по вокалу, в родной маленький провинциальный городишко Приреченск, с памятником Ленину на центральной площади, с елками вокруг белого здания администрации, пятиэтажными, будто собранными из кубиков бракованного конструктора, панельными домами, нелепо перемешанными с деревянными, покосившимися от старости избушками, и со златоглавой аккуратной церквушкой на берегу изумительно красивого и загадочного озера, названного несколько странно – «Щучья нора».
Решение было принято. Алевтина закатала брюки до колен, сорвала с гвоздика халат, облачилась в него, сунула ноги в шлепанцы, на голову нацепила косынку, схватила ведро, положила туда свою кожаную сумку и босоножки, прикрыла их половой тряпкой, взяла в руку швабру и торопливо покинула квартиру. Как Алечка и предполагала, в костюмчике «а-ля уборщица» на нее никто не обратил внимания. Разумеется, кого могла заинтересовать плохо одетая женщина, шатающаяся ночью по улицам Москвы с ведром и шваброй в руках? Да никого! Вот если бы она летела домой на метле – тогда другое дело. Хотя и это утверждение под вопросом. Мало ли кто по ночам на метлах летает…
К утру она благополучно добралась до дома – пешком, поймать попутку или такси в таком виде Алевтине не светило, проскользнула в свою комнату, покидала вещички в дорожную сумку, переоделась, наложила на лицо толстый слой грима, оплакивая свой распухший нос, разбитые в кровь губы и, главное, передний зуб, оставила на полочке у зеркала ключи, записку, банку малинового варенья для хозяйки и вышла на улицу. Первым делом выкинула в ближайшую помойку все, что позаимствовала в квартире Зеленцова, следом отправила в мусорку ненавистные фиолетовые босоножки и с чувством исполненного долга поехала в сторону вокзала.
Денег хватило ровно на билет в одну сторону да на бутылку однопроцентного кефира, шоколадку, свежую газету и роскошную, расшитую маками и васильками шерстяную шаль, которую Алечка приобрела тут же, на вокзале – в подарок тетке. И только в поезде, лежа лицом к стене на верхней полке плацкарта, она поняла, как смертельно устала, и мгновенно провалилась в глубокий сон – без тревог, проблем и сновидений.
Глава 3
Колечко с бирюзой
Она была восхитительна, безукоризненна, совершенна – как всегда, но сегодня особенно. В библиотеке трехэтажного особняка ее отца, куда Клим увлек Леру для серьезного разговора, горел приглушенный мягкий свет, два мотылька бились о настольную лампу с монотонным стуком, тикали настенные часы над камином. Лера стояла к нему спиной у окна и ждала, глядя в сад с ухоженными стрижеными кустарниками и раскидистыми кронами экзотических деревьев. Там, за окном, было тихо, солнце неспешно клонилось к закату, раскрашивая небо и кроны высоких сосен вдалеке красно-оранжевым цветом. Еле уловимо пахло розами, мутной рекой и потухшим костром. Он зачарованно смотрел на ее красивые плечи, тронутые вечерней прохладой, на обнаженную загорелую спину в глубоком вырезе длинного струящегося платья цвета слоновой кости, на манящие изгибы стройной фигуры, античную длинную шею, украшенную выбившейся из высокой гладкой прически непослушной платиновой прядью волос… смотрел и молчал. Как глупо! Она ждала, а он не мог пошевелиться. Сейчас она разозлится, повернет голову, холодно блеснет фиалковыми глазами, нахмурит бровки, недовольно сморщит аккуратный носик, капризно прикусит нижнюю губу. Он не любил, когда она сердилась.
Она медленно повернула голову, продемонстрировав свой идеально красивый профиль, подбадривающе посмотрела на него, снисходительно улыбнулась и вновь отвернулась к окну. Он не угадал – у нее было слишком хорошее настроение, чтобы гневаться на его глупую нерешительность. Сегодня ей исполнился двадцать один год, и гости завалили ее дорогими подарками и комплиментами. Теперь она рассчитывала получить подарок от него лично. На этот раз ему не отвертеться, но он не собирался больше сопротивляться своей судьбе. Тридцатилетний успешный бизнесмен Клим Щедрин, русоволосый красавец и плейбой, убежденный холостяк, принял твердое решение: сдаться в плен, и отступать был не намерен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15