- Ну, что мне с ней делать?
- Попроведап хоть.
- Живем не живем, а проживать проживаем.
- Крест твой. Терпи.
- Да она мне всю молодость искалечила!
- Родителей, сынок, не выбирают.
5
Она сидела на полу, прислонившись спиной к неприбранной кровати, раскинув ноги. Хмельная тяжелая голова се тянула книзу. Без обуви, в дырявых чулках.
И телогрейку не успела снять - уснула.
- Что ж ты со мной делаешь, а?
Лицо опухшее, в кровоподтеках.
- Звезданулась обо что-то... Чтоб тебя черти съели.
Прибил бы.
Он приподнял ее и усадил на кровать. Похлопал по щекам.
- Очнись, ма. Слышишь? Очнись.
Она приподняла отяжелевшие веки и мутно, непонимающе посмотрела на сына.
- Я это. Я.
Она угрюмо набычилась и замахала руками.
- Во лепит... Кого ты бить собралась?.. Дает. Ну, валяй - подешевело... Успокойся! Врежу! Тихо! Не узнала, что ли? - поймал ее за руки, она пискнула и задергалась, тыкаясь лбом ему в грудь, буйно сопротивляясь. Слушай, ма. Заработаешь. Не выводи меня.
А ну - прекрати! Смирно! - стиснул ее за плечи и потряс. - Да очнись ты, е-мое! - Ока брыкалась, отпихивая его от себя, и он наотмашь ударид ее пс лицу. - Дубина... Ух, свалилась на мою голову! - Она пьяненько заскулила к извернулась: сползла вместе с подушкой на пол и голову сунула под кровать. - Куда? Я те залезу. Вылазь! Вставай! Подымайся, говорю! поднял и прижал к себе. - Вот. Так-то лучше. А то - ишь, драться. Я те подерусь, - она уже не буйствовала, она, смирившись, плакала. - Ладушки, ладушки, где были, у бабушки... Так, маманя. Давай телогреечку... снимем.
Не возражаешь?.. А платок тебе зачем? - поднял на руки, как малого ребенка. - У-тн, махонькая. У-тютю. Ты моя ненаглядная. Пойдем баиньки, ладно? Пойдем, - оправив постель, уложил ее, укрыв одеялом.
Принес воды. Напоил. Поцеловал в исцарапанную щеку. - Баю-баюшки-баю, не ложнся на краю. Спи. Глазки - хоп. И на бочок. Где у нас правый бочок? Правильно, молодец. Вот и спи.
6
Когда-то, еще до армии, за мотоцикл душу бы заложил, если что. Езду любил без памяти. Лихую, не пресную, обязательно с риском. Ух, давали они тогда ночами стране угля.
А теперь остывать стал. Вот и "Ява" своя, новенькая, а просто так, чтобы покататься, уже и не брал.
Да и времени нет. Делами они ворочали покрупнее.
И все-таки, когда нужда заставляла, когда выводил дружка из гаража дяди Коли, и прыгал в седло, и чувствовал, как он послушен, как молодо взрезывает, все обмирало внутри и сердце екало. Сами собой расправлялись плечи, и он чувствовал, что снова свободен и уверен в себе, и горд. Припоминалось былое, и хотелось, как прежде, побеситься, поозорничать, лихо поегозить на дороге, подрезая ленивые грузовики, обходя то слева, то справа, прямо по обочине, окатывая пылью чопорные легковухи.
И сейчас, мчась по знакомому шоссе, он сбавлял до восьмидесяти только в населенных пунктах. Ну, и там, где посты, конечно - ii не потому, что боялся просечек (шеф немедленно достал бы ему новый талон), а просто неохота было со служаками разговаривать.
Проскочил Балки, Зякино и свернул налево, как у Катерины на схеме нарисовано. Сбавил скорость, и давай прочесывать местность, деревню за деревней. Едва не промахнул. На истерзанном щите: "П...во...е", и он догадался - Привольное. И по приметам сходится - изб двенадцать по обе стороны от шоссе. И дом достроенный на околице, через три от магазина.
Свел мотоцикл в кювет, припрятал в кустах бузины, чтоб не отсвечивал. Ткнул калитку - не заперто. Вошел за ограду. На цыпочках. Осмотрелся. Точно - они.
Только они так гадят. Где живут, там и гадят - стиль, не спутаешь. Пачки "Кэмэл" недокуренные, бутылка коньячная на крыльце - пустая. То ли ветром ее катает, то ли доски от шагов проминаются. Дверь на веранду расхлебенили. И здесь уютный бардачок.
- Эй, Тула!
Ни звука. Как вымерли. И в доме пусто. А запах жилой, вонько. Камин масляный - теплый.
- Агафон! Славка!
Вилку из розетки выдернул.
- Эй, бездельники! Я это! Бец! Дрюня!
Шляются, что ли? Не могли же они уехать, дом не заперев? Или могли? "Жигуля" не видно, а пешком они не ходят. Халява их разберет. Может, в соседний поселок укатили? За жратвой?
Быстренько по углам посмотрел - где телик? Нету.
Влез по винтовой лестнице на второй, голову в дыру сунул. И тут как после погрома. А телик стоит, родной.
Пошарил вокруг - нет приставки. И, похоже, не было.
Не включали. Пыль на телевизоре ровная, толстая. Никто не прикасался, ежу понятно.
Вот где искать обормотов?.. Ха, дружбан у них...
Может, передрались?
Вышел за калитку и призадумался. С чем к Катьке явлюсь? Ни одного козыря на руках. Бэ, мэ?
И решил - а, чего нам. Разведаем.
Перебежал дорогу и по нахалке ткнулся в резную калитку.
7
А дом - офонареть можно. Ладненький, как игрушечный. Под "терем-кафетерем". Видно, с руками ктото живет. С душой сработано. Резьба - закачаешься.
Побарабанил.
Глухо.
Глянул в щелку - бабка по двору ходит. Что-то делает, озабоченная. Корыто у нее деревянное. Не то скребет, не то отстирывает. И виду не подает - глухая тетеря.
- Мамаша! Отопри на минутку! Спросить надо!
Забурчала:
- Какая я тебе мамаша?
Приковыляла - злая, ужас. Брови к носу, а нос вислый. И еще сильно глазами косит.
- Аа, еще один. Нехрист лохматый. Явился!
- Здравствуйте, уважаемая.
- Всех бы туда!
- Куда, бабуня?
- Чертям на съеденье! - тычет - в руках тряпка какая-то, вроде гимнастерка скрученная. - Чтоб духу вашего на земле не было!
Оглянулся:
- Мать моя буфетчица.
Как же сразу-то не заметил?
Отсюда, с этой стороны шоссе, хорошо просматривалось поле за околицей. За полем - плешивый взгорок, а по бокам желтый с прозеленью лес. Видно: что-то случилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28