Под Гольм, на тевтонов, тысяцким ходил еще Илларион, но недавно внезапно умер после укусов своего же дворового пса. Вече выбрало тысяцким Жирослава, и теперь Владимир Володарович, вглядываясь в суровое бесстрастное лицо нового военачальника полоцкого городского ополчения, думал:
«За кого он будет стоять на вече? За меня или за боярских крикунов-подхалимов?» Вошел слуга, объявил:
– Великий князь, владыко полоцкий Дионисий приехал.
Дионисий был невысок ростом, щуплый, в белом клобуке на голове, в дорожной рясе, поверх которой на кованой серебряной цепи висел большой шестиконечный золотой крест. В руке у Дионисия гордо плыл длинный, темного дерева посох с серебряным набалдашником. Епископ сухой рукой очертил над князем святой крест, спросил:
– Все страждет плоть твоя, князь?
– Страждет, владыко, – приподнялся с набитых гусиным и тетеревиным пухом подушек Владимир. – Не нахожу покоя.
Епископ Дионисий бесшумно сел на мягкий, с гнутыми ножками топчан, снял с головы клобук, положил его рядом с собой, сказал:
– Все люди рабы. Один – раб утех плотских, другой – жадности, третий – славолюбия, а все вместе – рабы надежды, и все – рабы страха.
Тысяцкий Жирослав тоже сел, но шлем с головы не снял. Толстыми загрубевшими пальцами перебирал по рукояти своего меча. Это не понравилось Владимиру.
– С какими новостями пришел, владыко? – спросил князь у Дионисия.
– Все новости от бога, – осторожно дотронулся до своего сверкающего креста, погладил его епископ. – Хотят тевтонские купцы на полоцком торжище свою латинскую церковь построить. Рядом с нашей, православной. Их старейшина Конрад ко мне приходил.
– Осиное гнездо хотят в Полоцке свить! – воскликнул Жирослав и стукнул ладонью по рукояти меча. Однако великий князь был невозмутим.
– И что ты, владыко, ответил Конраду? – внимательно взглянул он на Дионисия. Теперь и Жирослав впился в лицо епископу нетерпеливым взглядом.
– Нельзя строить, – звонко и твердо сказал Дионисий. – Наш крест не может соседствовать с крестом латинским.
В это время послышался яростный гул ледохода. Двина, протекавшая совсем недалеко от Бельчиц, где была загородная резиденция полоцких князей, застонала, заскрежетала льдинами. Епископ Дионисий живо вскочил с топчана, подбежал к большому окну, ухватился за оловянную раму и стал вглядываться в реку. Лицо его осветило солнце, и он сладко зажмурился, став похожим на разомлевшего от теплой печки котенка, мурлыкающего с поднятым трубой хвостом.
Тысяцкий Жирослав тоже подошел к окну. Только Владимир из-за больной, обожженной горячими камнями спины не мог сделать этого, и злость вспыхнула в нем – горячая, неожиданная. Даже в ушах зазвенело. Но он, задохнувшись, прикусив губу, прогнал, выкинул из души эту злость, как хорошая хозяйка выбрасывает из-под наседки яйцо-болтун. Ему надо быть осторожным и терпеливым. Особенно теперь, когда полочане на вече подымают головы, когда, как доносят ему верные люди, все чаще и громче говорят в Полоцке про тридцать старейшин, готовых взять власть в свои руки. О, знает он этих «старейшин»! Некоторые из них моложе его – боярские сынки, богатей, горлопаны, все эти Витановичи, Щепановичи, Мокриничи…
Он с трудом захватил власть – приходилось хитрить, выжидать, терпеть удары, чтобы потом нанести удар сильнее и раньше противника. Скинул князя Бориса Давыдовича, его сыновей Васильку и Вячку взял под стражу, потом Васильку заставил постричься в монахи. Вячку, младшего, не удалось запереть в монастырской келье. Сидит Вячка удельным князем в Кукейносе, шлет оттуда дань, которую берет с ливов и латгалов, прикидывается голубком, да видит Владимир, что не послушный голубок, а боевой сокол распростер крылья над Двиной. Теперь Вячка в Полоцке, дважды приезжал в Бельчицы, лестными словами подговаривал идти войной на рижских тевтонов. Когда же увидел, что лесть не помогает, закричал, забывшись, про славу полоцкую, про веру православную, которую надо беречь от чужаков. Хочет лбами столкнуть его, великого князя Владимира, с епископом рижским Альбертом, а через епископа – с папой римским. Проклятый род князей друцких! Никак не угомонятся, все жаждут захватить полоцкий столец, спихнуть с него менских Глебовичей.
Так думал Владимир, а владыко Дионисий и тысяцкий Жирослав все глядели на Двину, все слушали гул ледохода, забыв о больном князе.
Вот она, судьба князей полоцких! На большом дворе, у самой Софии, стоят палаты каменные, богатые. Злато и серебро там, дорогие уборы и вино заморское. А он, князь Владимир, должен сидеть в Бельчицах и смотреть на город – свой город! – через реку, как смотрит мокрая курица на богатый огород через частокол. И видишь, а не клюнешь. Чудеса в решете, да и только!
После Всеслава началось это. Умирая, поделил он Полоцкую землю между своими шестью сыновьями на шесть уделов: Полоцкий, Менский, Друцкий, Витебский, Изяс-лаво-Логожский и Лукомский. Сыновья и внуки его с большим трудом смогли расширить границы, создав уделы Себежский, Слуцкий и Борисовский. Вот на сегодняшний день и вся земля Полоцкая, разве еще Кукейнос и Герцике на Двине.
Трудно быть князем, а хочется. Привык он княжить. Когда бояре перед тобой толстые выи склоняют в поклоне, когда народ кричит, тебя славит, когда идешь Двиной дань собирать, – будто поет что-то в душе, будто огненная рука с неба на тебя указывает и неземной заоблачный глас возвещает земле, воде и всему люду:
«Он – князь! Он – князь!» Еще мальчишкой-княжичем он почувствовал сладкий хмель власти и однажды даже нарочно порезал палец, чтобы глянуть, какого цвета у него кровь – голубая или красная.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101