Зоя Арчер была чем-то средним между Оливией и мной. Ямочки и улыбки – это Оливия; напряженное выражение – я. Широкая легкая улыбка – Оливия. Внимательность, граничащая с паранойей, – я. Однако рыжие волосы принадлежали только ей, и солнце золотом сверкало на ее прядях, а веснушки, усеивавшие нос, придавали ей озорной вид. Несмотря на жесткость во взгляде.
Я отодвинула фото от себя, стараясь изучить его объективно. Через год на снимке были бы три совершенно иные женщины. Оливия была бы решительной невинностью и силой, которая просвечивала бы сквозь ее красоту. Моя физическая сила расцвела бы, порожденная фатальной слабостью.
«А моя мать? Зои Арчер совсем не было бы на снимке», – сухо подумала я. Она исчезла до того, как зима вновь распростерла свои холодные пальцы над долиной.
– У меня к тебе столько вопросов, – прошептала я, обводя пальцем очертания лица Зои. – Где бы ты ми была.
Я ненадолго задумалась. Моя мать жива, здорова, и кто-то знает, где она находится. Но она не позаботилась связаться с Оливией или со мной, и это сидело у меня внутри, как комок кислоты. Я выронила снимок – пусть и воспоминания уйдут с ним – и отправилась в спальню на поиски Бена.
Один предмет в спальне Бена прежде всего бросался в глаза – сама кровать, огромного размера чудовище с обитыми кожей спинками красного дерева, с пуховым одеялом шоколадного цвета, отчего вся кровать казалась накрытой слоем облаков. И на ней в этот час глубочайшей ночи спал мужчина, которого я любила. Я подошла к кровати и посмотрела на его лицо, думая, как лучше его разбудить. Меньше всего нам обоим нужно, чтобы я возвышалась над ним, когда он откроет глаза.
Поэтому я склонилась к нему, глубоко вдыхая запах спящего мужчины, и протянула руку. Но остановилась, увидев в лунном свете свои пальцы. Вспомнила, чего касались эти пальцы сегодня вечером. Ятагана. Тела мертвеца. Оливии. Мысль заставила меня ахнуть, отдернуть руку и встать одним стремительным движением. Бен даже не пошевелился.
Словно ты не существуешь.
Я не могла разбудить его – в том виде, в каком я сейчас. Мне не хотелось испачкать остальное своими прикосновениями, поэтому я попятилась, думая, буду ли когда-нибудь снова чистой. Кожа моя зудела от этого вопроса. Если бы я могла ее убрать, снять с плоти и костей, я бы это сделала. Вместо этого я решила принять душ.
Я долго стояла под душем, закрыв глаза, позволяя горячей воде обжигать кожу. Вода изгоняла мысли из головы, звук крика Оливии из ушей, смывала грязь, которую я не видела, не обоняла, но которая и сейчас просачивалась ко мне в душу. Я покачала головой, отказываясь вообще думать. Мышцы расслабились, кожа покраснела, но я продолжала стоять под горячей водой в паре, не желая двигаться. Никогда больше.
Мне казалось, я слишком устала, чтобы полностью расслабиться, что слишком ощутимо присутствие в соседней комнате Бена и неуклонное приближение рассвета, но я недооценила свою усталость. Каким-то образом я умудрилась забыться, стоя под душем, прислонившись к плиткам стены, как выброшенная на берег рыба, ожидающая прихода новой волны.
И пришла в себя от ощущения рук на своей обнаженной талии и негромкого вздоха у самого уха. Мурашки побежали у меня по спине, груди и шее, и мне не нужно было обоняние, чтобы понять, что это Бен.
– Джо-Джо, – сказал он, легко целуя меня в мочку; руки его переместились на мои груди, он прижался ко мне сзади. Я напряглась, сознавая каким-то краем сознания, что мне нельзя это делать. Я не могу. Не сегодня.
– Подожди, – попросила я, полуоборачиваясь к нему и стараясь не смотреть ему в глаза. – Мы не можем.
Бен ласково улыбнулся, принимая мою реакцию за простую сдержанность. А почему бы и нет? Он ведь понятия не имеет, какой у меня был вечер. Знает только, что несколько часов назад мы чуть не забрались друг к другу в шкуру, а теперь я приняла его приглашение и даже пошла под душ.
– Если бы мы могли решать, кого любим, было бы гораздо проще, но не так волшебно.
Это на меня подействовало. Он не только признался мне в любви, но сделал это таким способом, которым мы пользовались молодыми, спрятался за цитату, за чужие слова, чтобы подстегнуть наши расцветающие чувства.
– Кто это сказал? – спросила я, отбрасывая одной рукой назад волосы и глядя на него.
– Тот пижон, который придумал «Южный Парк».
Я рассмеялась – сдавленным, но сильным смехом, и опустила голову: мой смех перешел в слезы. Долгое время Бен просто обнимал меня, позволяя воде литься на плечи и на спину, держа меня руками и уткнувшись подбородком мне в затылок. Он давал мне время, показывал, что его очень расстроит, если придется от меня уйти, но что он сделает это, если я этого хочу.
Мое решение наконец выразилось в едином гибком движении. Я подняла губы к губам Бена и. позволила всей тяжести своей боли вместе со всеми остальными мыслями уйти из сознания.
Мыло сделало меня чистой, вода согрела, но только прикосновение Бена вернуло к жизни все нервные окончания под кожей. Он провел руками по моим рукам, по талии, по – том опустился ниже, к бедрам. И все это время он целовал меня, мягко прижимался губами, от него пахло солнечным светом, и это было самое надежное, что я когда-либо знала. Страсть разгоралась во мне, она возникала в глубине моего существа, заставив руки обвиться вокруг его шеи. Эгоистичная и жадная часть меня, которая по-прежнему хотела любить, цвести даже после всего, что я сделала сегодня вечером, тянулась к Бену, раскрывалась перед ним и преодолевала оцепенение, охватившее мою душу.
Мы поменялись местами, едва не поскользнувшись, и помогли друг другу выпрямиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134