– А вы наблюдательны, – похвалила ее Натали, продолжая рассматривать снимки. Их поблекший черно-белый мир переносил Оливию назад, во времена Великой депрессии. Мгновение – и она снова вернулась вместе с Натали в холодный дождливый день 1930 года.Натали взяла со столика фотокарточку Карла – свое первое отчетливое воспоминание детства.– Он был одет почти так же, как на этом снимке, только в тот дождливый день на нем была шерстяная куртка и коричневая кепка. Он показался мне высоким, рослым, и я не на шутку испугалась. До сих пор не понимаю, почему я не бросилась прочь, едва его увидев. Карл не улыбнулся, но что-то подсказывало, что он… добрый. А в тот день мне так хотелось, чтобы меня кто-нибудь пожалел.– Ты потерялась? – спросил он.Я покачала головой.– Тебя кто-то напугал?Я снова покачала головой и убрала мокрые пряди с лица.– Ты чуть не плачешь. Тебе плохо?Да, я замерзла, промокла, мне было страшно и одиноко.– Я хочу домой.Карл бросил взгляд в сторону фермы:– Да вот же дом.Но я не считала домом это мрачное каменное здание.– Мой дом в Нью-Йорке.– Я был в Нью-Йорке – мне там не понравилось. Здесь лучше.– Почему?– Воздух чище, деревья, вода.– У вас тут только дождь и грязь, – заявила я.– А ты знаешь, что такое грязь?– Знаю – мокрая земля! – обиженно выкрикнула я, решив, что он нарочно разговаривает со мной, как с маленькой.Карл спокойно возразил:– Только снаружи. А внутри – почва, из которой все растет. Нигде больше нет такой земли. – Он присел на корточки и провел ладонью по мокрой грязи. – Видишь? Она мягкая, рыхлая, хорошо впитывает воду. На ней можно столько всего вырастить.– А я не хочу ничего выращивать!Он встал и подставил грязную ладонь под дождь.– Это потому, что ты хочешь обратно в Нью-Йорк. Но теперь ты живешь здесь, у нас.– Все мои друзья в Нью-Йорке.– Заведешь новых.– И школа в Нью-Йорке.– Наша школа не хуже.– Я здесь не останусь! Поеду обратно в Нью-Йорк!– Это тебе родители сказали?Нет, ничего они не говорили. Как только это дошло до моего сознания, мои глаза наполнились слезами. Едва сдерживая слезы, я чувствовала себя самым несчастным человеком на свете.– Такая одежда никуда не годится, – озабоченно нахмурился Карл. – Тебе надо надеть брюки, ботинки потолще и куртку, как у меня. – С этими словами он снял свою куртку и накинул мне на плечи.Контраст между грубой шерстяной курткой и моим голубеньким пальтишком был слишком велик, но его куртка была гораздо чище и теплее, чем моя промокшая и грязная одежда.– Идем, я провожу тебя домой. – Он махнул рукой, приглашая следовать за ним. Дождь уже успел смыть грязь с его ладони.– И вы носили все эти вещи? – спросила Оливия Наталм.– Какие вещи?– Ну, джинсы, ботинки, куртку, как у Карла.Натали взяла со стола фотографию, изображавшую группу подростков на уборке картофеля. Реставрируя снимок, Оливия решила, что здесь только мальчики. Но Натали загадочно улыбнулась, и Оливия внимательнее вгляделась в нечеткие лица детей.– Так это вы и есть? – спросила она, указав на подростка, который, несмотря на джинсы, рубашку и грубые ботинки, выглядел совсем не по-мальчишески.Натали кивнула.– Вот это Карл. Это мой брат Брэд. Карл и Брэд были примерно одного возраста. Эти двое – сыновья наших соседей. Мы давали им картофель и кукурузу в обмен на молоко.Оливия смотрела на девочку в джинсах. Она уже знала, что семья Натали потеряла почти все, прежде чем переехать в Асконсет, но никак не могла в это поверить. В своих фантазиях она рисовала для Натали жизнь роскошную и праздную, И горькая правда поразила ее.– Сколько вам было лет в ту пору?– Около семи.– И вы работали в поле? – недоверчиво спросила Оливия.– Всем приходилось работать.– А как же закон, запрещающий детский труд?Натали улыбнулась:– Эти законы не распространяются на семью, которая выращивает овощи, чтобы хоть как-то прокормиться. Нам еще повезло – мы не закладывали имущество и ферму. В начале тридцатых фермерские доходы так упали, что многим пришлось продать плантации: цены на фермерскую продукцию были такими низкими, что вырученных денег не хватало на выплату закладной. – Она указала на соседских ребятишек: – Они лишились своей фермы.– И что с ними было дальше?– Мой отец выкупил закладные. А мальчишки, когда подросли, работали у нас на маслобойне.– Я думала, ваш отец остался без гроша.– По нью-йоркским меркам – да. Но все относительно. Он скупил соседские фермы за бесценок.– Где же он взял деньги?Натали показала ей фотографию, запечатлевшую Джереми Берка на тележке, нагруженной теми же бочками, что Оливия видела на снимке с Карлом и лошадкой.– Вино? – догадалась она.Натали кивнула.Оливия осторожно спросила:– Во время Депрессии вы существовали на средства от продажи вина?– Мы производили не так уж и много. У нас не было технологии, То, что вы видите на этой фотографии, – весь наш урожай за сезон. Но цены на вино были гораздо выше цен на овощи. Черный рынок и «сухой закон» сделали свое дело.– А вы не боялись, что попадетесь?Натали ответила не сразу.– Мне кажется, отец втайне надеялся, что его поймают. Он так и не смог оправиться от финансового краха. У него была врожденная деловая хватка, но чувство вины и стыд отравляли ему жизнь. Посмотрите на эту фотографию – сколько невысказанной боли в его глазах. Он был сломлен неудачами. Когда-то крепкий и сильный, он похудел, осунулся. А ведь мы не голодали – просто он мало ел. Если бы его наказали за нелегальную продажу вина, ему, наверное, стало бы легче.Но этого не произошло, – продолжала Натали. – Невозможно наказать всех нарушителей – их было слишком много, гораздо больше, чем агентов-наблюдателей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105