Вдруг дверь резко распахнулась, и проем заслонила фигура Альбиноса.
— Мне показалось, — сказал я, — что кто-то звал на помощь.
— Тебе показалось, — грубо ответил он. — Иди спать!
И с силой захлопнул дверь.
Из комнаты больше не доносилось ни звука. В коридоре стояла тишина.
27
Мы завтракали, купаясь в солнечных лучах. Сердце мое наполнялось светлой радостью, когда я кидал взгляд на окно, похожее на яркую рождественскую открытку: на фоне синего неба красуется ветка сосны с сочными зелеными иголками, покрытая искрящимися комочками снега. Никаких следов ночной метели!
И Лера тоже сияла и цвела, как природа, будто не было вчерашних слез и упреков. Она порхала вокруг стола, обслуживая Альбиноса, как солнечный зайчик. Ему первому поднесла чуть подгоревшую пиццу, явно фабричного производства: с кружочками помидоров, ломтиком поджаренной ветчины, присыпанную сырными стружками вперемешку с мелко порезанным базиликом.
— Днем ваш дом не кажется таким уж мрачным, — сказал я, наливая себе кофе сам, потому как от Леры трудно было дождаться внимания.
Альбинос закурил трубку. Аромат португальского табака наполнил комнату.
— Я не вижу в нем ничего мрачного, — возразил он. — И вообще, разве внешние предметы могут влиять на настроение человека?
— Нежилые помещения, в которых когда-то бурлила жизнь, способны нагнать на меня тоску, — признался я. — — Особенно если внимательно присмотреться к предметам. Пыль, запах плесени, запах отсыревших книг… А когда-то эти коридоры были наполнены детскими голосами, и шли занятия, и учителя делали свою незаметную и неблагодарную работу. Тут шла борьба за право называться человеком.
Лера улыбнулась краешком губ, пожала плечами и вопросительно взглянула на Альбиноса, мол, о чем это он? Альбинос положил трубку на край блюдца, растопыренной пятерней зачесал волосы.
— Здесь, где мы сейчас сидим, — сказал он, — была спальня. Два ряда по десять коек. Ночью в этих стенах витали сны, какие никогда не увидит здоровый ребенок. Дети во сне плакали, смеялись и разговаривали, переживая совершенно взрослые, развитые чувства. Было все: измена, любовь, предательство, лицемерие, лесть. А по утрам дети путались, не в силах вспомнить, что означает свет в окне — день или ночь, надо закрывать глаза или же вставать и идти на занятия. Больше половины детей не могли самостоятельно одеваться, и за ними ухаживали нянечки… Мне об этом рассказывал врач-психиатр, который часто здесь бывал. Представляешь, сколько тут всего…
Он поднял лицо и обвел взглядом потолок и стены.
— Судя по количеству дверей, на этом же этаже были и классы, — сказал я. — А был ли актовый зал?
Альбинос отрицательно покачал головой.
— Нет. Только спортивный на первом этаже, застланный поролоновыми матрацами, чтобы не ушиблись.
— А где ставили новогоднюю елку? Куда приходил Дед Мороз с подарками?
Альбинос взял трубку, поднес ее кончик к губам и, щурясь, посмотрел на меня. Лера стала собирать тарелки, сделала неловкое движение, и на пол упала вилка.
— О чем ты, Вацура? — — произнес Альбинос. — Какой Дед Мороз? Эти несчастные не воспринимали самого элементарного, у них были примитивные животные чувства: еда, естественные отправления… Потом мы дули коньяк. Альбинос рассказывал, как много лет тренировался на крутых склонах, стараясь достичь запредельной скорости и маневренности. Но все усилия долгое время были тщетными.
— Не хватало скорости? — спросил я.
Нет, скорость — всего лишь одно из условий. — Нужно еще особым образом настроить дух и тело… Потом Альбинос скупо, без эпитетов и превосходных степеней поведал о том, как однажды его сноуборд оторвался от снега и в течение нескольких минут парил в облаках снежной пыли подобно параплану, и управлять им было удивительно легко и приятно, как во сне…
— Он не понимает, о чем ты говоришь, — сказал Лера Альбиносу.
— Но он хочет понять. Это видно по его глазам. Он будет вынужден меня понять… На склоне я расскажу ему самое главное…
Они оба стали рассматривать меня, как подопытного кролика, и вслух прикидывать, на что я способен. Я поглядывал на часы, с нетерпением дожидаясь, когда заработает канатная дорога. Лера долго мыла посуду, разбив при этом тарелку и чашку, потом принялась подметать пол, поливать цветы, стоящие на подоконнике. Я ненавязчиво наблюдал за тем, как она это делает. В горшок, в котором рос малиновый куст кротона, она влила двухлитровую бутылку, пока на поддоне не проступила вода. Затем обмотала каждый горшок полиэтиленовым пакетом — наверное, для того, чтобы вода поменьше испарялась. Я тоже так де— лал у себя дома, если мне предстояло уехать на несколько дней в командировку.
Когда мы подошли к подъемнику, там уже была приличная очередь. Я сразу заметил торчащую впереди бандану Мураша. Мой ангел-хранитель копировал меня если не с зеркальной точностью, то с упорством обезьянки. На лбу у Антона сверкали золотистые горнолыжные очки, а в руках он держал сноуборд. Рядом с ним стояла очень прилично упакованная девушка, загорелая настолько, что впору было засомневаться, а не индианка ли она? И тоже со сноубордом. Она о чем-то с жаром говорила Мурашу, энергично жестикулировала руками и пикировала ладошкой перед его лицом — точь-в-точь как делают военные летчики, отрабатывая боевое задание перед вылетом. Вот еще новость! Мураш нашел себе подружку?
Сославшись на необходимость взглянуть на расценки, я доверил свою доску Лере и стал протискиваться к кассе. Поравнявшись с Мурашом, я шепнул ему, не поворачивая головы:
— Я здесь. Постарайся не терять меня из виду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84