.. Припоминаю себя хлопцем рокив шести, або семи: я вже тогда пишов у працю, на поле пшеницу сняты со своим, царствие ему божие, батькой. И хотив вылизти на воз, та упав пид колеса – дюже гарно мине помняло и кости трошки повыворачивало… У ти поры, при царе, у батьки мово було земельки три надела, да у князя одного арендовал дэсетинок пьять. Пара волов, два коня, коров две. Прочая живность нэ в счёт. И малый я, а на сорочку, або штаны мог заробить. Мине стало пид двадцать рокив. Ох, до работы був упёртый!.. Землю гноили навозом, щоб вона хлиб родыла лучше князя… Захватыла империалистычна война, всё дило покрыла. Куды деться? Поступив на завод, в пролетарии усих стран!.. Жинку дома оставил. Сосидки-солдатки та козачки женку мою попрекали, що их чоловики воюют, а я на заводе скрываюсь. Попал в мобылизацию Казачьи части. По правде кажу, дрался – двух «Егориев» получил. Що верно, то верно. А потом нас и меня – на Балканский пивостров, да во Хранцию пароходом с конями вмисте. И тамо мы зазнали разного лиха, як дизентерии та малярии. Богато товарищев полегло. И меня те хворобы мучили, як бачите – уцелел. И чуемо, що в России революция и дело к миру… Хранцузы нас на автонабили и у тыл!.. Мы ни воеваты, ничего робыты не стали. Нас силою под голые шашки – в южную Ахрику. Солнце пэчет, пот тэчет – дыхать нечем. Люди голые, кожа у всих як на моем гнедом. Житья нам нема. И тут настал благословенный час. На корабль через Ахфины, Стамбул и в Одесту. Ни в Одесте, ни в Очакове на сушу не пустили як зараженных агитацией большевистской. Весь юг був под белым войском, сами розумийте. Кое-как выбрались. Доихав до своей станицы. Як побачив – чуть не вмер! Пусто мисто. Жинка от тифа на кладбище, батько тоже. А тут красные подошли, я в конную армию. Не стану про всё – длинна та басня. У красных служил добре, як и при Мыколае последнем. Я не к анархии, не к бандитизму не був причастный. Честно сажусь на свою зимельку – начинаю робыты. Год, и два, и три роблю. Сила есть. Жинку добрую взяв, богатеныку с придачей двух волов. И дальше – бильше, подразбогатев!..
Охрименко вытер потное лицо рукавом рубахи. Поглядел на равнодушно слушавших его земляков, подумал, что и у них, у каждого за спиной прожитая жизнь, ибо время то было такое, не сидячее, не запечное. И не стад увлекать их подробностями своего рассказа, лишь добавил:
– Да, разбогатив. Земли було в достатке. Двух наймычек-робитниц держал. Четырех дочек заимел от новой жинки. Сосидки, и те смеялись: «У тебя, Охрименко, як у самого государя було четыре дивчины. Смотри, щоб к стенке не поставили, як Романова». Обошлось без того, да, бачите, не всё гладко. А що кажу о колхозе? Веры у меня тут, кажу, мало було. Утомление и непонимание. Но як взяли за гриву, туточки на дыбы не вставай. Все отдаю и говорю: «Вот вам, господа-товарищи, моя зимля, вот вам половына моего трахтора (с сосидом пополам имели трахтор), вот вам волы и всякий инвентарь, тильки не трогайте миня и семью, на север не высылайте от родной станицы…» Нет, нема мне веры. Станишники проголосовали в сельраде, ночью погрузили в вагон – и скрежет мой зубовный и выплаканные очи жинки и дочек – всё нипочём!.. Не пропадём и на Вологодчине. Я так морокую. Есть ещё в руках сила, в голове смекалка. Трудом своё возьмём…
Хотел Охрименко показать спецпереселенцам орден. Воздержался. Незачем хвастать, не во благовременьи. Орден – дело немалое, святое. Про себя думку таил: «Все образуется на новом месте. Самому Семену Михайловичу Буденному заяву напишу. Воевал на красной стороне, а богатеть и закон и политика дозволяли, я не опасный элемент».
– Так, значит, сумление тут кой-кого берёт насчёт собранных денег? Я чуял, балакали некоторые. Спасибочки за такое «доверие». Не треба мне гроши. Берите и рассчитывайтесь за подводы вы, старшины групп. Вот. Всё… Можете расходиться. Деньги возьмите: и мне не хлопотно, и вам спокойней спать будэ, як бы Охрименко с тысячами карбованцев не тикал на Украину. Спасыбочко. Спокойной ночи. Эх вы!.. Куркули!..
Утром на рассвете всё было готово. Сотни подвод нахлынули на улицы села Бирякова. Тронулись нескончаемой вереницей на санях, дровнях и розвальнях. Киргизы, и те молчком-молчком тоже наняли подводы, поехали за куркулями. Не отставать же: как бы не заняли лучшую землю, как бы не обидели их! Охрименко ехал верхом на своей «обновке» – гнедом меринке, сразу за санями Судакова и восхищался: «Конь, что надоть. За такого бы у нас в станице и в пять раз дороже заплатили».
– Гражданин начальник, Иван Корнеевич, а как будем на мисти, вы там этих киргизов от нас подальше. Кабы недоразумениев не было, хоть и други по несчастью, а не они нас, не мы их любовью не жалуем. Интернационал одно, а нации разные.
– Я думаю, всем вам там тесно не будет, – ответил Судаков, шевеля в санях прозябшими ногами. – Из-за земли не подеретесь. Из-за лесу тоже. А больше вам и делить нечего.
Где-то за Фоминской почтовой станцией, севернее Тотьмы, спецпереселенцы ещё раз пересели на другие, заранее приготовленные подводы. Ехали всю ночь за верховым Сашкой Быковым и к рассвету были встречены на одном из перекрёстков представителями районной власти. Здесь мог бы Судаков передать их по списку тотемским начальникам, но так как до места поселения оставалось совсем пустяк – в сторону от просёлка километров пять, – он решил доехать, чтобы взглянуть и убедиться, сколь пригодна местность для застройки.
И сразу триста с лишним подвод, проехав, проложили дорогу на широкую лесную поляну.
Тотемский предрика, встретив прибывших, сел в сани к Судакову.
– Многонько ведёте. Большой посёлок понадобится, да и не один.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97