– Зачем?
– Сделайте хоть раз так, как я прошу, не задавая вопросов.
Все еще сердитая, она съехала на обочину. Солнце растопило изморозь на живых изгородях, обнажив первые зеленые побеги.
– Так что?
– Кэтрин, может быть, мне уехать из замка?
– Скажу как перед Богом, иногда мне хочется, чтобы вы и не приезжали.
– То есть оказаться и не там, и не здесь, так? – Он вынул сигареты и закурил, не предложив ей. – Я думал, вы сможете примириться с тем, что я нахожусь у вас, но теперь в этом не уверен. Вы кажетесь очень… взвинченной. Такое состояние опасно.
Румянец залил ее лицо и шею. Хотя она и не очень хотела, чтобы он жил в замке, еще меньше она желала, чтобы он судил о ней, намекая на ее чувства к нему.
– Мне просто хотелось бы немного больше знать о том, что происходит, – начала она.
– Я вам не выкладываю всего для вашей же собственной безопасности.
– Вначале вы говорили другое. Тогда вы предлагали мне сделать массу разных вещей.
– Это было до того, как я решил использовать замок в качестве базы для своих операций. Вы обеспечили мне хорошее прикрытие, что, возможно, является самым важным изо всего, что вы смогли бы сделать. Но ради нашего общего блага, чем меньше вы знаете о моих делах, тем лучше. Опасно держать под одной крышей нескольких агентов. При нынешнем положении, если меня поймают, вы сошлетесь на то, что ничего не знали. Моя объяснительная версия остается в силе, как я и говорил. Будете держаться ее, ни у кого не будет причин не доверять вам.
– Пока вы меня не выдали.
– Этого я не сделаю.
– Очень смелые слова. Но я слышала, как гестапо развязывает людям языки: выжигает пламенем глаза, отрезает половые органы. Разве можно вынести такие пытки?
– Они не возьмут меня живым. У меня в манжете рукава капсула с цианистым калием.
Он произнес эти слова с возмутительным спокойствием, словно речь шла не о самоубийстве, а о поездке на пароме через пролив. Она быстро взглянула на него.
– Кто вы такой?
– Вы же знаете, что спрашивать меня об этом бессмысленно.
– Нет, я имею в виду не ваше настоящее имя. Знаю, его вы не назовете. Но мне хотелось бы знать, почему им пошли на это? Зачем класть голову на плаху. Какие мотивы двигают вами?
– У меня имеются на то основания.
– А именно?
Он опустил стекло и выбросил окурок.
– Давайте скажем так – мне понятна ваша забота о семье – особенно беспокойство о сыне. Если бы нацисты сделали с ним что-нибудь ужасное, что чувствовали бы вы – помимо, конечно, душевного потрясения? Разве не захотели бы отомстить? И не очень беспокоились бы о себе, правда? Главное для вас заключалось бы в том, чтобы помочь загнать этих мерзавцев опять в их помойную яму и закрыть щели так плотно, чтобы они никогда не смогли снова выползти оттуда, неся людям ужас и разрушения.
Он сжал на коленях руки. Его голос звучал тихо, но в этой сдержанности было столько муки, что у Кэтрин исчезли последние остатки гнева, сменившегося ужасной догадкой.
– Вы хотите сказать?..
– Я не хочу говорить об этом, – хрипло произнес Пол. – Но очень хорошо понимаю такие чувства.
Какое-то время Кэтрин не могла произнести ни слова: он вдруг открылся перед ней совсем в ином свете.
– Простите меня, – вымолвила она. – Пожалуйста, скажите… что произошло?
– Я сказал, что не хочу говорить об этом. Ограничусь лишь немногим: когда началась эта проклятая война, у меня были жена и дочь. А теперь… ну, теперь их нет.
– Простите меня, – повторила она, зная, что никакими извинениями тут не поможешь, и положила ладонь на его руку, не найдя лучшего способа выразить свои эмоции: сожаление, что она неверно судила о нем, стыд за свой эгоизм и такое глубокое сочувствие, как будто это она сама потеряла дорогих и близких. Несколько секунд они сидели не шевелясь, объединенные единым чувством, в котором не было ничего плотского, хотя руки их соединились. Это было скорее слияние душ, утешавших и получавших утешение.
Пол первым вышел из оцепенения. Слегка пожав ее пальцы, он положил ее руку на рулевое колесо.
– Думаю, нам следует возвращаться в Савиньи, – произнес он.
Двумя днями позже Пол зашел на жилую половину супругов, когда Кэтрин уже готовилась спуститься к ужину.
– Шарля нет дома, верно? – тихо просил он, открыв дверь.
– Нет, он спустился, чтобы обсудить кое-какие дела с отцом.
– Я слышал, как он спускался, и решил поговорить с вами. Сегодня вечером мне надо будет уйти.
– Прямо сейчас?
– Нет, попозже. После ужина. Если ужин затянется, я попрошу меня извинить под предлогом, что надо готовиться к занятиям. Но если начнутся вопросы, я был бы вам признателен, если бы вы меня прикрыли.
– Конечно, я это сделаю.
Кэтрин не было необходимости спрашивать, куда он уходит или что затеял. Когда Пол вышел из комнаты, она выглянула в окно. Ночь уже опустилась, но небо было безоблачным, в бархатной мгле мерцали звезды, луна своим призрачным светом серебрила покрывшиеся изморозью кусты. Прекрасная ночь для операции бойцов Сопротивления. Отличная ночь для того, чтобы умереть.
Кэтрин не знала, почему внутренний голос так отчетливо произнес эти слова. Она вся затрепетала, ее схватило предчувствие ужаса. Но она знала, что на этот раз она боялась не только за себя или за свою семью, и даже не за Ги. Сердце ее сжималось от страха за человека, который именовал себя Полом Кертисом.
Примерно около половины двенадцатого Пол тихо затворил дверь в свою комнату, прошмыгнул по коридору и спустился по лестнице. В замке было темно и тихо, если не считать легкого поскрипывания деревянных половиц. Пол благодарил провидение за то, что семья в этот вечер рано улеглась спать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154