Меня, например, не смущает и не раздражает приятие сатирического или метафорического пафоса моих аппаратов (пожалуй, меня порадовала бы и возможность их хозяйственного внедрения). Что же касается собственно самих поэтических машин, то их крайняя простота и легкость в эксплуатации позволят мне сосредоточиться на историческом очерке.
Прообраз поэтических машин, - в мои цели не входит их философское обоснование и его предыстория, - знаменитые молитвенные барабаны буддийских монахов, до сих пор широко применяемые в их монастырях в Центральной Азии. Как известно, их работа - в шорохе пересыпаемых священных текстов, по силе перекрывающем обычное коллективное произнесение различных мантр. На этом примере легко увидеть отличие поэтической аппаратуры от других творческих автоматов: это машины безотходного перерабатывающего процесса, основанного на механизме литературной, т.е. иероглифической, передачи. Таким образом, изобретение поэтических машин, воспроизводящих ассоциативную работу сознания, снимает досадную для всякого исследователя предельность скорости и концентрации броска мысли. Не имеющие ничего общего с самопишущими или передающими аппаратами, - т.е. со зрелищной и фабульной историей иллюзиона, поэтические машины, очевидно (как мы увидим впоследствии) ближе различным путям решения проблемы искусственного интеллекта: вот почему предания о человеке Альберта Великого или о Големе рабби Лева можно вынести в предисловие к их описанию.
Собственно говоря, история поэтических машин сопряжена с предпосылками и развитием самой патафизической науки, у истоков которой мы находим монументальную фигуру доктора Франсуа Рабле: на пути к промышленной революции, в эпоху реформации, просвещения и становления теоретической практики закладывались основы поэтической механики. Уже старшему современнику Рабле, поэту Жану Мешино, принадлежат исследования в этой области. В XVII веке оптик Эгильон вводит понятие орфографической проекции вещей (известному писателю Андре Пьейру де Мандиаргу мы обязаны захватывающими описаниями различной машинерии, в т.ч. поэтической, дошедшей до наших дней из культуры барокко). Немецкий автор и страстный проповедник-иезуелит Квирин Кульман разрабатывает поэтические процессоры: эту работу задержало его публичное сожжение в 1689 г. в Москве. Однако тридцать лет спустя Свифт в своих Путешествиях Гулливера дает первое общеизвестное описание поэтической машины: речь идет о приписываемом одному из воображаемых прожектеров литерном аппарате, который в наши дни Борхес связывает с логической машиной Раймунда Луллия.
Вообще же семнадцатое, а за ним восемнадцатое столетие открыли исследователю новые виды. Вслед за Анатомией меланхолии Бертона аббат Галиани формулирует закон мировой скуки . Труды Ламетри, особенно богато иллюстрированные Естественная история души и Человек-машина (предвосхитившие, в частности, естественнонаучное языковедение Макса Мюллера), закладывает основы разрабатывающейся у Г.Башляра и М.Карружа современной психофизики. Тем временем, нерв академического поиска перемещается из келий в кафе, и теперь в изобретателе виден человек общества, в тиши своего кабинета связующий интриги повседневности: ее веяния пробиваются к нему как бы сквозь приоткрытые жалюзи или узорные ставни, оттеняя хитросплетения его жизни, - калейдоскоп дней, мысленные тропы, сливающиеся в полусне с орнаментикой комнаты, просвечивающие в вязи его письма, напоминающей прихоти ажурной или газовой ткани. Итак, из вспомогательной записи литература превращается в светское искусство, даже рукоделие (на что указывает преобладание прозы и особенно жанра любовного послания), т.е. самостоятельный способ измерения жизни, предполагающий как механизацию, так и создание системы наглядных пособий.
Однако развитие поэтической технологии надолго задержала т.н. романтическая реакция на процессы промышленной революции; в том, что выявленному впоследствии Бретоном психическому автоматизму она придала самодостаточный статус высокой поэзии , мы можем видеть истоки бездумного эгоистического конформизма сегодняшних дней. Впрочем, в лучших умах эпохи, назовем только Бодлера, По и кн.Одоевского, - очевиден подавленный ее условностями интерес к механике оптических приборов и иллюзий, а также к лежащей уже в основе поэтических машин криптографии. Развитие здоровых, открытых и натуралистических, тенденций выразилось в созданном около 1860 г. Кэроллом проекте поэтической машины: принцип свободно перемешиваемого текста с тех пор использовали многие, от Сандрара и Дюшана до Берроуза (наш земляк Ю.Галецкий формулирует его так: То, что плохо лежит, пусть лежит иначе ). Тот же механизм заложен и в общеизвестном белом листе Малларме, и в последующей бесконечной череде опытов с чистыми, очищаемыми, сжигаемыми и т.д. страницами. В это же время формируется собственно патафизическая область знаний: пантософия, или лирософия, или дефектная наука , связанная с трудами естественных мыслителей , деградирующих поэтов и научно-художественных писателей.
Одним из классиков, предшествовавших новой дисциплине, считается поэт-гидропат, пионер цветной фотографии и изучения способов межпланетного сообщения, изобретатель фонографа Шарль Кро, опубликовавший в 1879 г. Принципы церебральной механики : форма этого труда стала образцом патафизического исследования, - т.е. аналитическое описание, устраняющее неизбежную заведомость сочинительства, - а содержащиеся в нем выкладки и чертежи предвосхитили многие шедевры демонстрационной аппаратуры (например, машины Дюшана) из арсенала современной патафизики.
1 2 3 4 5 6 7 8