Когда я начал угрожать Пикару тем же, чем только что угрожал мне Ютэн, я заметил, как эти двое с улыбкой переглянулись. Этот заговор возмутил меня, и гнев мой был так страшен, что перепуганный Пикар бросился передо мной на колени и признался, что со времени отъезда хозяйки он ежедневно по ее запискам отправлял вино из этих бочек либо к ней в Пасси, либо на дом к ее духовному наставнику; и не далее как полчаса назад он отправил ему шесть бутылок.
– Детские сказки! – отрезал господин Ютэн. – Я подумаю, что мне следует предпринять. – И он ушел.
Я прогнал Пикара и вне себя от гнева отправился тут же к духовному наставнику.
Священник заверил меня, что жена моя насильно навязывала ему подношения, а под конец сказал даже, что она не в своем уме.
– Вот смотрите, она прислала мне летнюю скуфейку фиолетового цвета. Но мыслимое ли дело, чтобы человек моего сана носил головной убор с серебряным шитьем и бахромой впридачу? Я дважды отсылал эту скуфейку обратно, и все напрасно. Но я все равно носить ее не буду, так, пожалуйста, заберите ее вы.
Он добавил, что ссылаясь на многочисленные обязанности, просил мою жену выбрать себе другого наставника, ибо не может отдавать достаточно времени на духовное руководство ее совестью и душой.
Священник говорил так откровенно, что обезоружил меня, и я даже не спросил его насчет шести бутылок, полученных им сегодня; он о них не упомянул – вероятно, забыл.
Я немедля сел в карету и отправился в Пасси. У жены моей я застал и господина Ютэна. Я сразу догадался, что он приехал рассказать, как он поступил, получив от нее сведения о положении дел в нашем погребе. Едва я раскрыл рот, чтобы уведомить об угрожающей нам беде, как она запальчиво воскликнула:
– Он же еще и жалуется! Я сделала вам столько добра, а вы меня разоряете! Если бы не я, господин Ютэн отдал бы вас под суд и сгноил бы в тюрьме. Но я умолила его дать вам отсрочку, и он обещал не разглашать вашу мошенническую проделку и даже не лишать вас доверия. А вы еще являетесь сюда скандалить. Как вы смели прогнать Пикара? Верните его немедленно, ведь правда, мсье Ютэн? Приказчик мне по душе – этого достаточно, чтобы его выгнали! Вы ведете себя отвратительно. Так вот, решайте: либо вы постараетесь быть достойным доброты господина Ютэна, либо я перестану за вас просить, и пусть вас преследуют по закону.
Терпенью моему, признаться, пришел конец, и я готов был сказать ей все, что думаю, но господин Ютэн принудил меня к молчанию, заявив, что если я попробую спорить, он опорочит навеки мое доброе имя. Что было делать? Оставалось только втайне роптать и хранить молчание.
В полном отчаянии я отправился домой. По дороге я услышал толки о происшествии, случившемся с графом д'Орсаном. У моих домашних тоже только и было разговору, что об этом. Упоминали твое имя. Все это крайне заинтересовало меня. Я тебя разыскал, и вот я здесь и счастлив, что вижу тебя.
Я не мог слушать рассказ брата без содрогания и поневоле сравнивал свою судьбу с его участью. Насколько я был счастливее! Мадемуазель Абер пролила несколько слезинок, и я был тронут и бесконечно благодарен ей за это. Я оставил брата обедать и, не тратя лишних слов на соболезнование (занятие бесплодное, которое больше тешит наше самолюбие, чем выражает истинные чувства), я обещал посетить его, просил почаще приходить ко мне и всегда помнить, что я ему не чужой.
– Мое благополучие, милый брат, дорого для меня лишь тем, что Дает мне возможность придти тебе на помощь – таковы были мои слова.
Я тут же испросил согласия госпожи де Ля Валле взять к нам в дом обоих сыновей моего брата, ибо он не мог дать им надлежащего воспитания.
Моя жена охотно согласилась и готова была сейчас же ехать за ними, если бы не слабость; но после обеда ей пришлось лечь в постель. Только она легла, а брат откланялся, как к нам вошел граф д'Орсан.
Граф выразил сочувствие госпоже де Ля Валле по поводу ее недомогания и сказал ей много лестного о том, сколь многим мне обязан; затем он попросил меня проводить его к господину д'Орвилю, ибо обязан поблагодарить его и госпожу д'Орвиль за помощь и извиниться за причиненное им беспокойство.
– Я и сам собирался поехать туда, сударь, – сказал я.
– Очень рад, – ответил он, – значит мои планы совпадают с вашими и не отвлекут вас от намеченных дел; карета моя внизу, поедемте вместе.
Он поклонился госпоже де Ля Валле; я поцеловал ее и увидел по ее взгляду, что ей грустно со мной расставаться. Но так распорядился господин д'Орсан, и удерживать меня она не могла. Мы уехали.
Конец шестой части
Часть седьмая
Как только мы сели в карету, я почел долгом намекнуть графу д'Орсану, что состояние здоровья д'Орвиля внушает мне большие опасения.
– Мы едем в дом, – сказал я, – в котором, возможно, произошло несчастье.
– Какое несчастье? – с живостью спросил граф.
– Как вам сказать, – ответил я. – Видите ли, сегодня утром после разговора с де Фекуром я заехал к господину д'Орвилю, и служанка сообщила мне, что больной очень плох и даже не может меня принять.
– Мне тоже показалось, когда мы уходили в прошлый раз, что состояние его весьма тяжелое, – заметил граф. – И очень жаль, если оно еще ухудшилось. Я мало знаю его, но многим обязан его супруге. Да и сам он, – добавил граф после короткого молчания, – был очень любезен с нами и заслуживает благодарности.
Признаюсь, такие речи заставили меня призадуматься. Различие, которое делал граф между благодарностью к супруге д'Орвиля и к нему самому, показалось мне недостаточно глубоким, чтобы стоило так его подчеркивать. Я даже приписал такие мысли капризам зарождающейся любви, когда граф, словно желая избавить меня от лишних размышлений, сам сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158