Наверное, ни один герой на войне не имел трудностей с женщинами, вон как они все разговаривают в кинофильмах, достаточно посмотреть на них в кино, послушать, что они говорят, там каждого любили – и красавцев, и тех, у кого кривые ноги или уродливый нос. Все времена по-своему хороши, но, по крайней мере, тогда на войне сразу стало бы ясно, чего стоит такая собачонка, как Адась, или такой мерзавец, как Лукаш, тогда человек был наг, в счет шло только главное – отвага, преданность, идеалы и тэ дэ.Мы с отцом молчали, разговор у нас не клеился, его голова была забита законами стоимости, труда и производства, товарной массой, методами, цифрами, у меня были свои волнения – Баська, и с моей Васькой его экономику увязать было нельзя. У каждого из нас была своя тема в жизни, у матери тоже был ее Богданюк, и ни один из нас не мог говорить непринужденно на другую тему.Я пробовал читать, не вышло. Наконец мы сели ужинать. Мать стучала тарелками, храня гордое молчание, отец включил телевизор – это был выход из создавшегося положения. На экране мелькали какие-то машины, мы смотрели на них, не видя их, гремела веселая музыка, диктор бравым тоном расхваливал машины, потом замелькали, двигаясь в обратном направлении, другие машины, и, хотя отец не раз подчеркивал роль механизации, он все-таки не выдержал и выключил телевизор, и мы продолжали сидеть молча, думая каждый о своей теме в жизни.Наконец мать нарушила тишину.– Ты был у Бончека?– Ага.– Я читала в газете о его отце. Он опять получил какую-то награду.– Да. Говорят, он очень хороший архитектор.– Было бы неплохо, если бы ты подружился о этим Бончеком. Ты познакомился с его матерью?– Познакомился.– Симпатичная?– Очень симпатичная.– Кто у них был еще?– Несколько человек. Вализка.– Вализка? Кто это?– Наш однокурсник.– Симпатичный?– Очень симпатичный.– И хорошо вы развлекались?– Хорошо.– А танцы-то хоть были?– После дискуссии. Немного.– И ты тоже танцевал?– С двумя девушками.– Красивые девушки?– Красивые и симпатичные.– А что ж вы так рано разошлись?– Да так уж получилось, действительно, на редкость рано.– Что же вам помешало?– Ничего, просто завтра утром отец Адася возвращается из Африки, и Адасю надо на аэродром.– Видишь, какой он хороший сын.– Вижу. Хороший.Отец посмотрел на меня, должно быть, старина что-то смекнул. Я давился, глотая хлеб с ветчиной. Теперь наступила тишина, тишина-ширма, тишина-духота. При первой же возможности уйду из дома. Я знал, что для этого пришло время. Наступает пора когда птенец, даже самый жалкий, покидает свое гнездо, когда даже самый паршивый щенок покидает свое логово. Я уже не вернусь сюда. Мне было жаль их, особенно каждого в отдельности, но это уже конец – благодарность, чувства и тэ дэ. Нельзя больше жить вместе, я уже тоже взрослый, а здесь я всегда буду сопляком. Я могу снимать угол, лишь бы только закончить институт, дотянуть до диплома, но без этого сюсюкания: «Послушные детки идут спать», – все послушные, все знают, что хорошо, а что плохо.Потом среди ночи, да нет, пожалуй, уже на рассвете, в шестом часу утра, зазвонил телефон. Звонок был хорошо слышен в обеих наших комнатах. Он так и звенел у меня в ушах, но я чертовски крепко спал – заснул я уже после полуночи, голова была полна Баськой и всем происшедшим. Телефон стоял возле тахты, где спит отец, и я услышал его голос:– Да… Кто? Ага… Пожалуйста, пожалуйста… Нет, ничего не знаю… Сейчас разбужу Анджея.Я босиком подбежал к телефону, придерживая рукой пижамные штаны, потому что в них лопнула резинка.– Пан Анджей? Говорит Бончек, мать Адася. Вы не знаете, что с ним могло случиться? Его нет дома! Я вернулась сейчас от знакомых, а его нет…– Когда я ушел, он оставался с товарищами дома…– Да, а потом они тоже ушли. Я только что говорила с Мареком Бояновским. Адась простился с ними около одиннадцати вечера и собирался идти домой… Я уже звонила в скорую помощь и в милицию… Ведь через несколько часов приезжает муж!– К сожалению, он ничего мне не говорил. Просто не представляю, что могло случиться… просто не представляю.Пани Бончек буркнула что-то и повесила трубку. Видно, струсила не на шутку: до последней минуты шлялась по гостям, веселилась вовсю, а тут бац, нет Адася, и как раз тогда, когда возвращается муж, ну и утречко у нее!– Горе с этими детьми, – проворчала в темноте мать, – растишь их, растишь, столько лет жизни им отдаешь, вот они уже вроде бы взрослые, кажется, можно и отдохнуть, заняться наконец собой – ведь вон какой бык вырос, пусть дальше сам шагает, можно бы уж и не волноваться о нем, а он вдруг берет да и не приходит ночевать. Не приходит, и все! Убили его, под грузовик попал, сбежал, в тюрьму угодил, влип в какую-нибудь грязную историю?… И опять у Родителей сон прочь, мучайся, дрожи, страдай, убивайся!– Никуда этот Адась не денется, можешь быть спокойна, мама, скорее сто других, куда лучше его, пропадут, – заверил я мать и вернулся к себе, но спокоен я отнюдь не был. Мне мерещились разные ужасы, и все они, конечно, были связаны с Васькой – может, он выкрал ее, изнасиловал, убил, а может быть, просто напился на какой-нибудь вечеринке или заночевал у девчонки?Я заснул, когда было уже совсем светло. Однако спать пришлось недолго, в это воскресенье мы должны были работать на уборке скверика – общественный почин, – делать игровую площадку для пацанят, студенты – пацанам, создадим сквер для пацанят, чтобы они не обрывали дверные ручки, не звонили в квартиры, не били стекла в окнах, не расписывали свежепобеленные стены разными словечками, не поджигали помойки, не кидали камни в фонари и прохожих, не выламывали части у автомашин, не топтали цветы, не играли на чердаках в крестоносцев, ковбоев, полицейских и робингудов, но чтобы они делали куличи из песка на скверике и съезжали бы на попке с горки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27