– Какая хорошенькая! Шутихой, что ли, у вас? – спросил он. – Ну, где же строптивый-то?
– Саркизка, иди сюда! – строго приказал Саблуков.
Фигурка в голубом платье виновато выдвинулась из гурьбы детей, но светлые глаза смотрели бойко и умно.
– Какая прелесть девчонка!.. – выговорил князь, забыв о калмыке. – Не русская, однако. Видать сразу – не русская. Татарва, а иному молодцу и голову вскружить может.
– Простите, ваша светлость, – заговорил Саблу-ков. – Это не…
– Невеста ведь, – перебил князь. – Небось уж лет шестнадцать, а то и семнадцать. Ну, отвечай, красотка, сколько тебе лет?
Князь взял ее рукой за подбородок и приподнял вверх хорошенькое личико. Все в ней было мило и оригинально. И этот вздернутый носик, и белые, как чистейший жемчуг, зубы, и смугло-розовый, с оранжевым оттенком, цвет лица, и вьющиеся мелкими кольцами золотистые волосы, а в особенности, страннее всего светлые, добрые, но лукавые глаза, какого-то оригинального синего цвета.
– У русских вот девушек таких глаз не бывает, – сказал князь. – Хочешь замуж, касатка?.. Небось только это и на уме? – ласково прибавил князь и продолжал гладить и водить рукой по смугло-румяной щеке маленькой красавицы.
– Простите, ваша светлость, – вмешался вновь Саблуков, смущаясь. – Это он и есть… А не девица… Он это…
– Кто он? – спросил князь, озираясь.
– Он самый. Саркиз мой… Ну, ты! – прикрикнул Саблуков. – Полно при князе скоморошествовать. Скидай скорее упряжку-то шутовую…
Князь стоял слегка раскрыв рот и, ничего еще не понимая, взглядывал то на хозяина, то на хорошенькую девочку.
Но вот она быстро расстегнула лиф чужого платья, одним ловким движением стряхнула с себя все на пол и сбросила уродливый чепец. Из круга тяжелых складок женского платья, как бы из заколдованного круга волшебника, вдруг выскочил на глазах у князя маленький калмык, в своем обычном наряде – куртке, шальварах и ермолке.
– Тьфу… Прости Господи! – выговорил князь. – Хоть глаза протирай. Обморочил…
– Да-с. Это точно… – заговорила хозяйка. – Завсегда все этак… Уж простите. Мы не знали…
– Так ты калмык… Калмычонок? – невольно выговорил князь, как бы все еще не веря своим глазам и желая убедиться вполне, что красавица девушка исчезла как виденье, а ее место заступил калмычок.
– Я-с… Виноват… Детей веселил… – проговорил калмычок развязно, но простодушно.
– Удивительно. Я таких никогда не видывал. Удивительно, – повторял князь. – Все калмычата – уроды. А этот – прелесть какой… А глаза-то… глаза…
– Диковинный, ваша светлость… Я говорю, жаль, что он девушкой не уродился. Свое бы, поди, счастье нашел.
А князь молчал и все смотрел на калмычонка. Ему показалось, однако, необъяснимым – каким образом он мог так глубо ошибиться и начать ласкать как девочку простого калмыка. И вдруг ему пришло на ум простое подозрение: «Что, если старый Саблуков держит в доме татарку, одетую калмычкой? Такие примеры бывали нередко».
– Так тебе имя Саркиз? Ты калмык Саркиз? – спросил наконец князь, усмехаясь своему подозрению.
– Я Саркиз, ваша светлость.
– Ты, щенок, креститься не хочешь?
– Нет, не хочу! – смело ответил тот.
– Вот как?.. Почему же это? А?
– У меня своя вера есть! – бойко отрезал Саркиз. И его оригинальные глаза смотрели на князя прямым, открытым взглядом, отчасти наивно-смелым.
Князь видел, что это не напускная дерзость избалованного нахлебника, а совершенно естественная самоуверенность, глубокое сознание собственной силы.
– Да твоя вера туркина, а не Христова, – сказал он, улыбаясь. – Это не вера…
– Магометов закон. Не хуже других… – отрезал Саркиз.
– Ах ты…
И князь чуть было не ругнулся.
– Ах ты… прыткий… Скажи на милость, – поправился он.
– Магомет был пророк великий, посланец Божий, – заговорил Саркиз серьезным голосом. – Но он не говорил, что Он Сын Божий, и миряне его за такого не стали считать…
И, помолчав мгновение, красивый калмычонок прибавил:
– Учение Магометово почти то же, что и Христово. В нашем Коране, почитай, половина учит тому же, что и Хримтово учеяне. Коли изволите, я вам укажу и поясню.
Князь не зная, что ответить. Удивителен был чрез меру этот калмычояок, который сейчас тут в барынином платье паясничал на потеху детей, а теперь звучным, серьезным, хотя особенно мягким, точно женским голосом толкует о вероучении Корана.
– Вот он у вас какой? – нашелся только выговорить князь, обращаясь к хозяевам.
– Диковинный, ваша светлость… – отозвался Саблуков. – Умница.
– Сколько раз из беды выручал… – вставила робко хозяйка свое словечко.
– Как тоись выручал?
– Советом, – объяснил Саблуков. – Как у нас что мудреное – мы к нему… И никогда еще дурного или малоумного не заставил нас учинить. Завсегда развяжет всякое дело на удивление. Талан. Мы за то его и любим как родного и не трогаем. Не хочет креститься, ну и Бог с ним. А поступлениями он все одно что харистианин, только молится да постится на свой лад.
Светлейший покачал задумчиво головой, но не словам Саблукова, а на свои мысли…
«Чуден!.. Чудное бывает на свете! – думалось ему, глядя на стоящее пред ним оригинальное существо. – Кого иногда Господь-то взыщет. Если он и впрямь калмычонок, купленный, поди, на базаре каком-нибудь в Казани или Астрахани! И умен, и красив, и речист, и смел… А все это пропадает и пропадет… Для калмыка приживальщика и шута – такое лицо не нужно. Ум и таланы тоже почти не нужны. Природа одарила и подшутила – сделала человеком, как ему быть следует, а в люди выйти не дает… Что он? Татарчонок!»
– Ну, Саркиз, ты, голубчик мой… явление чудесное. Видимое объявление чудес природы на земле, – медленно выговаривал светлейший, как бы подыскивая слова для выражения своей мысли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54