с хрястом, со звоном. Самойлов повернулся к Деларову, согнав хмурость с лица, повторил:
– Да, Григорий Иванович, порадовался бы, ты прав.
Кряхтя и переругиваясь, столб поставили в ямину, засыпали комель. Притрамбовали, укрепили камнями, да выбирали еще такие камушки, чтобы один к одному прилаживался ловчее. Столб-то навек хотели встремить в эту землю. Старались. Устин, не доверяя никому, сам подкладывал камушки, киркой вгонял в землю.
Столб поставив, отошли в сторонку, глянули на дело своих рук. И казалось бы – чего особого? – но в душах что-то захолонуло. Парень из устюжан, что старался больше других, руки по-особому заложил за спину. В родниковой чистоты бесхитростных глазах его вспыхнули искры. Парня под бок пихнули шутейно: что-де, мол, так-то выставился?
– А что, что, – отнекивался парень, – понятно дело-то. Мы и вот – державы рубеж определили. Скажешь кому, не поверят… Нет, не поверят… – И от уха до уха растянул рот.
Глядя на такого, только и скажешь: «Эх, паря! Пляши, коли душа песни просит!»
Федор Федорович взглянул на чиновника, чуть-чуть склонив голову, и из-под век у него плеснуло стылым.
– Бумаги, – выговорил отчетливо, – сегодня же выправить.
Сказал ласково так, негромко. И дверь вроде бы не скрипнула, и шагов не было слышно, а чиновника не стало. Лицо различалось, мундир отчетливо был виден, крестик на мундире угадывался, а вот тебе раз – и ни мундира, ни крестика, ни лица нет. И внимательнейшим образом вглядевшись в то место, где за мгновение до начальственного слова чиновник обозначался, убедишься, не обман это зрительный, а действительно пусто, как ежели бы и до того место это ничем занято не было.
Удивляться здесь нечему. Метаморфоза эта для российских канцелярий – явление вовсе обыкновенное, наблюдается давно и, полагать можно, впредь пребудет невесть сколько. Так как чиновник российский на месте, почитай, любом – скорее только игра ума, нежели фигура реальная, занятая чем-либо полезным.
Федор Федорович с минуту молча глядел в стол. Гасил, видать, под веками недобрые огни. Наконец, переломив себя, поднял глаза на Шелихова:
– Письмо генерал-губернатора Якоби на имя государыни передано для ознакомления в Коммерц-коллегию и нами изучено.
Слова у него выходили круглые, ласкающие слух. Григорий Иванович слышал еще в Иркутске: Федор Федорович большая птица. А голос журчал:
– О землях, обживаемых в Америке, наслышаны. Хорошее, хорошее начало положено.
Федор Федорович хотел знать, как плыли, на каких островах останавливались, сколько людей в поход ходило и сколько вернулось. Григорий Иванович не успевал отвечать. Рябов, слушая, поворачивал стоящую на столе земную сферу. Григорию Ивановичу бросились в глаза пальцы Федора Федоровича: тонкие, гибкие, белые. Очень смущала Григория Ивановича эта рука.
Но слово за словом разгорячился он и заговорил смело. Понял: рука рукой, а человек, сидящий перед ним, разумеет дело. Пустое – гремит, брякает, а здесь не было грому. Говорить говорил Григорий Иванович, а в голове вертелось: «Приехал-то я не для рассказов». Но о главном сказать не мог. Мешало что-то. То ли что Федор Федорович неожиданно мягок оказался, или же то, что сказывали о нем – птица, дескать, большая. А может, и другое что. Скорее же всего коридоры петербургские с толку его сбивали. Уж больно намотался. Один только бог ведает, сколько мыслей дельных в коридорах этих забыто, каблуками затоптано, рассыпано за поворотами хитрыми. Вот ведь простая штука – укороти коридоры, и держава обязательно в выигрыше будет. Но нет. До такого пока не додумались. Представить даже странно: войдешь в присутствие и сразу же к делу. Без ступенек.
Ежился Шелихов, ежился, но наконец, собравшись с духом, навалился грудью на край стола, словно груз непосильный толкая, сказал:
– Сесть-то мы сели на землю американскую, но ежели правде в глаза смотреть, пристроились лишь с краешку.
Федор Федорович руки на стол положил, манжеты кружевные сминая, потянулся лицом к собеседнику.
– Вот мы крепостицы построили, – продолжил Григорий Иванович, – какие ни есть, промыслы разведали, большим, малым ли хозяйством обзавелись, а все ненадежно это.
– Так, так…
– Потому как один купец из-под другого землю рвет, друг друга ослабляя.
Федор Федорович из-за стола поднялся и рядом с Шелиховым присел в кресло. Да еще поторопил:
– Ну, ну… – глаза к купцу присматривались внимательно.
– Да что говорить, – сказал Шелихов, морщась сокрушенно, – промысел, хоть и самый богатый зверем, опустошить в год-два можно до чистого камня. Бей только колотушкой без ума, и зверя не станет. А разве дело это? – Григорий Иванович наступать уже начал на Рябова. – Дело? Нет, – подбородок вскинул, как взнузданный, – на таком расчете далеко не уедешь. Возьмешь зверя раз, другой, и все. Так?
Федор Федорович улыбнулся. Сибирский напористый купец нравился ему больше и больше. Григорий Иванович в апартаментах начальственных вовсе освоился. И уж в подкрепление слов своих пристукивал кулаком по краю стола. Само собой как-то это получилось. Разговор за живое его взял.
– Чтобы зверя добыть, кораблики надо строить. А это деньги большие. Людей нанять в ватагу – тоже недешево. Припас боевой, оружие, харчи – все копеечка. Алтыном не обойдешься.
– Так, – молвил Федор Федорович, – как же надобно поступить?
– Самое главное, компанию надо сбить. И она у нас уже есть!
– Так что же? – наморщил лоб Федор Федорович. – Не понимаю.
– Промышленники друг другу крылья подшибают. Мы думали – объединим в компанию и на этом свару между купцами кончим. Ан нет! Другие находятся, со стороны, все дело рушат.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45