Сюда же пришли послушать новости госпожа Агнесса Гауэр, Мэтью, Тум и Аллан, хотя последний и считал, что это излишнее баловство и что лентяй великолепно мог бы подняться в холл.
– Что делается! Что делается! – говорил Лионель, уплетая лепешки. – Я был в Кенте и в Эссексе – кругом творится одно и то же. Мужики убивают по дороге всех дворян, стряпчих и комиссаров! Не дай боже, если им попадется человек с чернильницей у пояса! Мужики давят их, как клопов! И, правду сказать, господа этого заслужили! Я, конечно, не говорю о сэре Саймоне, хотя и он обошелся со мной не так, как надо…
– Чем же закончилась история с Томом Бэкстоном? – перебила его госпожа нетерпеливо.
– Да, сэр Саймон обошелся со мной не так, как надо! – повторил Лионель. – А с Бэкстоном вот что произошло: горожанам пришлось отдать его рыцарю, так как он заломил за него триста фунтов выкупа! Лорд повез его в Рочестер. С нами было двое королевских сержантов – значит, всего четверо конных. В Рочестере мы сдали Тома рыцарю сэру Джону Ньютону. А подле замка к нам из кустов выскочил пеший дворянин. На него напали мужики где-то возле Бэрри и отняли коня. Сам он еле унес ноги, и то только потому, что присягнул королю Ричарду и общинам.
– Значит, они убивают не всех дворян подряд? – сказала Джоанна задумчиво.
– Нет, хотя, может быть, так именно и следовало бы делать! Пусть миледи меня простит, но я сегодня решил говорить только одну правду.
Мэтью поднялся и пошел прочь. Он не мог больше слушать этого наглого болтуна.
– Сэр Саймон велел мне слезть с Гайра и отдать коня чужому дворянину. Он сказал, что они вдвоем поедут сражаться с мужиками и что я им буду только помехой. «Теперь не время петь романсы и играть на лютне», – сказал он. А разве это справедливо? Он же сам всю жизнь требовал от меня только песен и музыки. И скажите, разве так расстаются с доверенными лицами? Он сказал, что я могу вывернуть куртку наизнанку и обрезать свои локоны, да еще помянул мне про моих родных!
– А что же случилось с твоими родными? – спросила Джоанна. Она знала, что паж – сын богатого сквайра из Сэрри.
– Раз я решил говорить всю правду, я покаюсь миледи до конца. Отец мой – простой угольщик Бэг из Леснесса. Но сэру Саймону понравилось мое красивое лицо и то, что у меня сами вьются волосы. Он взял меня в пажи и запретил упоминать о моих родителях. Но вот сейчас я решил про себя…
«Нехорошо, когда мальчик говорит о своем красивом лице, – подумала Джоанна. – Впрочем, Лионель к тому же уже не мальчик».
– Что ты решил? – спросила она вслух.
– Я подумал, что я всю жизнь старался развлекать своего господина, а за это получал только пинки и оплеухи. А вот сейчас пришло время, и честные труженики, как мой отец и другие, поднялись и хотят добиться своих прав. Господа за последние годы обращаются с ними, как с диким зверьём. Я решил идти заодно с мужиками… Отец мой – угольщик, а дед – мужик, и вы меня должны понять, миледи!
– Ну, не большая будет мужикам от тебя прибыль! – сказал хромой Тум и сам смутился своего замечания.
– Я буду служить мужикам так же честно, как раньше – своему господину, – сказал Лионель скромно.
Тут уже не вытерпел Аллан.
– Честно?! – закричал он вскакивая. – А где же тот флорин, что закатился в щелку? Ты думаешь, никто за тобой ничего не замечал?..
– Оставьте его в покое! – сказала леди Джоанна.
Она хотела расспросить Лионеля обо всем, что он видел в пути. Но надо было раньше успокоить госпожу Гауэр.
– Не слыхал ли ты чего об усадьбе сквайра Джона Гауэра в Кенте? – спросила она, делая ему знаки.
Но Лионель не видел никаких знаков.
– Кент? – закричал он. – О-о! Если Эссекс – это чистилище, то Кент – это настоящая преисподняя!
Джоанна толкнула его ногой.
– А в усадьбе Гауэров все благополучно, – добавил он тотчас же, – мужики обошли ее стороной.
Агнесса Гауэр засмеялась и обняла Джоанну.
– Иисус-Мария, – сказала она, – я скоро буду дома!
– Говорят, мужики никого не грабят? – спросила Джоанна. – Говорят, они ничего не берут себе, а все рыцарское добро бросают в огонь?..
– Ну, говорить много можно! – подхватил Лионель с досадой. – А вот тоже говорят, что под самым Лондоном орудует какой-то Чарли – Заячья Губа. Тот уже своего не упустит!
– Заячья Губа? – переспросила Джоанна. Ей это имя показалось знакомым, но как ни напрягала она память, ничего вспомнить не могла.
Ветер чуть колыхал ветки, и от этого по лицам сидевших под стеной ходили зеленые тени. На земле стояла деревянная тарелка с лепешками и глиняный стакан. Хромой Тум был очень похож на хромого Бена Джонса, для которого Джоанна когда-то в Друрикоме воровала пироги. Было очень тихо. На солнце блестели камни. Слышно было, как жужжит пчела, качаясь в цветке шиповника. Джоанне показалось, что вернулось детство.
Потом она подумала о кентцах.
Слезы подступили к ее горлу. Она закрыла глаза, и слезы потекли за рукав, потому что она подпирала щеку ладонью.
Люди Кента никогда не были рабами. В кентских поместьях слуги всегда сидели за одним столом с господами. Кент давал королю самых отборных матросов и лучников.
А за последние четыре года дворяне решили согнуть в бараний рог народ Кента. Парламент проводил один билль за другим, и все – против мужиков!
В Эссексе вилланы уже не раз начинали бунтовать, но дело не доходило ни до чего серьезного.
«Нет, господа дворяне, если поднялся весь Кент – тогда вам несдобровать!»
– Они уже перебрались за Темзу? – спросила она у Лионеля.
Ей нужно подробно расспросить обо всем. Видел ли он мужицких вождей и каковы они? Правда ли, что освободили Джона Бола из архиепископской тюрьмы?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102