Стоя на коленях, он повторял слова вечерней молитвы, всегда одни и те же, давно знакомые и привычные. Без особых мыслей к аллаху, не переставая держать в памяти начатую формулу расчета, ученый выполнял свой долг мусульманина, а затем снова принимался за работу.


Когда наступала вечерняя прохлада, Абу-Райхана нередко навещал его друг ал-Хасан, занимающий почетное место в диване вазира. Обычно он приходил с новостями, которые казались ему значительными, и это, как он думал, давало ему право нарушать занятия ученого.
В последнее время становилось все больше и больше новостей, которые волновали ал-Хасана. Много было тревог у Мамуна, появилось много забот у служителей дивана. Спокойствие покинуло дворец правителя. Этого не мог не видеть Абу-Райхан, близкий ко двору хорезмшаха. У ал-Бируни появилось такое ощущение, словно над ясным небом Хорезма нависли зловещие тучи.
На этот раз, когда в настежь распахнутых дверях, ведущих в сад, появился ал-Хасан, Абу-Райхан тотчас же отложил свой свиток с формулами и, приветствуя друга, как-то многозначительно сказал:
– А вот сегодня я знаю, о какой грозе ты хочешь сказать. Больше того – я сам в какой-то мере призван разогнать тучи и очистить от мрака синее небо Хорезма.
– Не тебе ли, Абу-Райхан, поручено встретить посла халифа Кадира? Мне известно, он послан в Хорезм с почетной одеждой шаху Мамуну и титулом «Око государства и украшение религиозной общины».
– Мне доверено встретить этого посла, – ответил Абу-Райхан. – Мамун хочет перехитрить халифа Кадира. Он понимает, что все эти почести пожалованы ему не от доброго сердца, а для того чтобы вызвать ярость султана Махмуда. К чему это, когда султан и без того со злобой взирает на удачи Мамуна? Поручив мне встретить посла где-то в пути, хорезмшах надеется скрыть от султана Махмуда внимание, оказанное ему халифом. Мамун понимает: как только султан узнает о почестях, дарованных хорезмшаху халифом, он не стерпит обиды и затаит недоброе против Хорезма.
– Я давно уже думаю об этом, – сказал Хасан. – От султана Махмуда можно всего ждать. Жестокость и коварство уживаются в нем с фанатичной преданностью аллаху, но мне иной раз кажется, что и преданность его не лишена корысти. Может, правду говорят, будто он устраивает походы для грабежей и прикрывает их знаменем священной мусульманской войны? Да и как понять отношение султана Махмуда к хорезмшаху? Казалось бы, что здесь проявилась его благосклонность: иначе почему же султан отдал в жены Мамуну свою сестру? И почему он так сердечно называет Мамуна зятем, свои братом?
– Боюсь, что добрые слова прикрывают дурные помыслы. Это очень прискорбно.
Ал-Бируни тут же пояснил это:
– Но если бы Махмуд Газневидский не был таким, то вряд ли ему, простому тюрку, сыну саманидского гуляма Себуг-Тегина, удалось бы стать всемогущим султаном. И все же нам неведомо, чего хочет султан Махмуд. Не задумал ли он завладеть Хорезмом?
– Но разве мало ему земель, которые простерлись от северной Индии до южного берега Хазарского моря? – заметил ал-Хасан. – Ведь все это под пятой Газневида. Нет, нет! Это вымысел. Он не пойдет на Хорезм. Но лазутчики хорезмшаха лишили Мамуна покоя. Их ложные донесения сделали его чрезмерно осторожным. Я не знал, кому поручено встретить почетного посла халифа Кадира, но мне известно, что хорезмшах не пожелал принять его во дворце, боясь, что вся эта затея станет известна в Газне.
– Мне неведомо, какие козни готовит Хорезму султан Махмуд, – ответил ал-Бируни, – но я видел тревогу на лице хорезмшаха. Он был озабочен необычным вниманием халифа Кадира и принял сообщение о наградах как некий вызов. Он не ждет добра и за этими почестями ничего хорошего не видит. Он говорил мне о своих тревогах. А мне трудно понять, что задумал коварный Махмуд. Но что-то он задумал!
– Одно могу сказать, – воскликнул ал-Хасан, – могуществу Хорезма угрожает Махмуд!
Последние слова услышал Якуб, вернувшийся с книгами для устода. С его появлением разговор прервался, но по лицам собеседников Якуб видел, что они чем-то взволнованы и, возможно, еще не все сказали. «Не помешал ли я им?» – подумал Якуб и, оставив книги, хотел уйти.
– Не торопись, – остановил его ал-Хасан. – Меня ждут, я все равно Уйду.
Прощаясь с Абу-Райханом, ал-Хасан, как всегда, просил посетить его дом. Против обыкновения, ал-Бируни пообещал. Это было настолько необычно, что Якуб в изумлении уставился на устода. К тому же в ушах звучали слова, сказанные ал-Хасаном. Они словно повисли в воздухе, казалось, что они звенят: «Могуществу Хорезма угрожает Махмуд…» Если так сказал человек, близкий ко двору хорезмшаха, то слова эти что-то означают. Но как узнать, что они означают? Об этом не спросишь ал-Бируни. Устод не имеет обыкновения говорить с ним о делах хорезмшаха. За четыре года, проведенных в Хорезме, Абу-Райхан ни разу не говорил с Якубом о шахе Мамуне и его дворе. И то, что ал-Бируни делал для самого правителя, также оставалось тайной для Якуба. В доме устода велись весьма скупые и немногословные разговоры. Они касались лишь опытов, исследований, книг. Якуб долгое время не обращал на это внимания. Он был слишком занят и увлечен наукой. Постоянные занятия, чтение книг, опыты – все это отнимало время с утра до поздней ночи. И бывало так, что долгие месяцы Якуб не знал о том, что делалось при дворе хорезмшаха и что занимало жителей Гурганджа.
Но случилось так, что Якуб свел знакомство с одним молодым чиновником из дивана переписки, и этот приветливый молодой человек, по имени Хусейн, нередко рассказывал Якубу о том, что знал. Бывало так, что они встречались на дворцовой площади, когда Хусейн возвращался домой после своих занятий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122