Понятно. Потом еще и еще, и с
тем же успехом. Один раз я вполне явственно услышала, как он говорил
дочери своей Валентины: "Скажи ей, что меня нет дома". Я поехала в тот же
вечер к мастерской и, выбив окна парой кирпичей, убежала. На следующий
день он позвонил сам и предложил встретиться. Меня хватило на три дня. С
тех пор я мирилась с ним и снова расставалась. Перед тем, как мы
встретились, я с ним поссорилась опять... А вчера он позвонил... Я
сказала, что нам не о чем говорить, а он жаловался на желудок, на то, что
худсовет снова зарезал его интерьеры, что Валька плохо готовит. Сегодня
позвонит опять. Мне стало его так жалко, я поняла, что никуда мне не
деться... Вот только его Валентина - сволочь, и Диночка (доченька его) -
придурок, нос воротит. Ух, ненавижу их...
Она замолчала и как-то поникла, а я так и сидел обалделый, молча.
Потом глотнул из бокала - мы пили немецкий вермут. Она вдруг
встрепенулась:
- Наверное, я зря тебе это рассказала, ты меня будешь презирать, но
мне не хотелось тебя обманывать, ты хороший парень и мне не... Ну, в
общем. я хочу, чтобы ты знал... А вот этого, - она выразительно крутанула
рукой, - у нас больше не будет...
- А как же это... ну, почему ж ты тогда, ну в подвале, меня выбрала?
Голос дрожал от какой-то глупой и отчаянной надежды. Она замялась:
- Ну... Ты только не обижайся, но ты меньше всех... ну, в общем, все
быстро и небольно, а эти, как настоящие мужики. Я же знала, что ты такой
хороший...
Дальше я уже не слышал. По-моему, я тогда немного съехал - по лицу,
помню, что-то текло, я бежал по лестнице, хотя лифт был свободен, а она
стояла в дверях квартиры и держала в руках мой шарф. Но вернуться я уже не
мог... Лестница прыгала этажами вниз, и все новые витки пролетов вставали
между нами, стены расстилались в бесконечный зеленоватый ковер. Как
гнусные и плоские картонные декорации, мелькали ниши мусоропровода, бачки
для пищевых отходов, размытые и бледные подобия людей. Взгляд смог
остановиться только на замке дверей парадного. Через мгновение он
приблизился, затем за доли секунды вырос, закрыл все поле зрения и вдруг
пропал - вместо него плеснула резкая боль в плече и колене. На меня
обрушилось небо и густая листва деревьев, бесшумно двигались прохожие - я
был на улице.
В голове мучительно ныло, гулкая, ревущая на одной ноте, тишина
давила на уши. Я не мог точно сказать: действительно ли я сейчас говорил с
ней, или это все мне только кажется. Внезапно двор и деревья покачнулись и
завалились набок - я подвернул ногу на ступеньке (зачем она здесь?), и это
сотрясение все поставило на свои места. Я услышал лай собачки, прыгающей
вокруг песочницы, где невозмутимый карапуз посыпал ее песком из совочка, и
шум кроны большого тополя, и хлопанье дверцы машины у химчистки во дворе.
Замерзший в судороге мир вновь пришел в движение. Напряжение отпустило
меня, я свободно вздохнул и вдруг понял, что мне много-много лет, что я
уже совсем другой и даже мысли у меня не те что полчаса назад. И еще я
понял, что, к сожалению, уже поздно, слишком поздно, для меня уже ничто в
мире невозможно - я уже мертв. И тогда мое тело ушло домой...
Вот так. Сначала пытался с ней увидеться, звонил, думал, может, еще
образуется. Нет. Ничего. А может опустить все эти таблетки в унитаз?
Плюнуть? Вокруг столько всего! Понимаю, еще все будет. Но до чего же
противно на себя в зеркало смотреть! Я и в подвале побывал - бутылку
поставил, и все уладилось. И девки приходили, все путем, но до чего все
это ерунда! Чувствую - не надо мне все это. Ничего не надо. А нужна только
она. Одна. Прежняя. Так что незачем откладывать. Скоро мать придет, а
говорить ни с кем уже сил нет... Стакан блестит, стекло уже, правда,
сизоватое какое-то, а таблетки белые, неровными за стеклом кажутся...
Пора... Пузырек в стекле красивый... как у стеклянного пса, что у Лариски
(это он (!) делал в своем муфеле) за стеклом серванта... Да, пора...

1 2 3 4