Я бы хотел умереть, раз перестанут манить
Тайные встречи меня, и обьятья, и страстное ложе.
Сладок лишь юности цвет и для мужей, и для жен.
(Там же, стр. 226, 1)
Задумываешься над этими разными голосами любви.
У каждого из них свой собственный оттенок. И сколь
отличен от всех, как не похож на остальные голос Са-
фо! И неясность Андромахи, и горячий и чувственный
призыв Париса к презрительно взирающей на него Еле-
не, и смелый и прямой пристальный взгляд Архилоха на
Необулу, и меланхолическое воспоминание Мимнерма о
Нанно — все это не то. Нет, Сафо одна. Знойная и за-
думчивая Сафо.
Знойная. До этого Эрос не пылал. Он горячил чувст-
ва, согревал сердце. Он вдохновлял на жертву, на неж-
ность, на сладострастие, на ложе. Но он никогда не ис-
пепелял, не губил. Всем, в кого он вселялся, он что-ни-
будь давал — мужество, наслаждение, сладость сожа-
лений... Одной Сафо он ничего не дает, но все у нее от-
нимает.
Бог, лишенный чувства. «Необоримый» и «неулови-
мый» — говорит она одним словом о нем в другом про-
изведении. Его нельзя поймать ни в какую западню.
Любовь приводит в смятение столько же, сколько и обе-
скураживает. Она сочетает противоположности: наслаж-
дение и горечь. Воображение бессильно себе ее пред-
ставить. В творениях Сафо, где сияет образ Афродиты,
Эрос не облекается в какой-нибудь человеческий образ.
В сохранившихся стихах нет ни крепкого юноши, ни
меткого стрелка. Можно подумать, что образ его еще
не был создан (что не вполне точно). Правильнее пред-
положить, что Сафо не может согласиться с таким во-
площением. Для нее Эрос —темная сила, проникающая
в ее члены и изнуряющая их: она постигает его только
через пытку, причиняемую им ее телу, и мысль ее не
способна увидеть его лицо. Невидимый и тайный посе-
лившийся в ней дух выражается метафорами. Образы,
наделяющие его поэтической жизнью, обличают приро-
ду грубую и коварную. Их она заимствует у слепых сил
физического мира или же у беспокойной поступи зверя:
Эрос вновь меня мучит истомчивый, —
Горько-сладостный, необоримый змей.
(Там же, стр. 172, 21)
Однако никакое толкование не выдерживает слиш-
ком тяжкого груза слов. Сафо дает в одном прилага-
тельном понятие о наслаждении и горечи Эроса, харак-
теризуя непостижимую 'природу божества. Слово, пере-
веденное нами «змей», означает ползающее животное.
Любовь Сафо бескрылая — она еще только змей. Что до
прилагательного «необоримый» (против которого бес-
сильна механика), в нем на греческом языке чувствуется
трепет «Ьото ГаЬег» (кузнеца своего счастья), бессиль-
ного унять эту непокоренную силу. Если бы передать
греческие слова на старофранцузском языке, вышло бы:
Эрос — зверь, не попадающийся в капкан («Ьё1е ^и'оп
гГегп'р}ёйе раз»).
Зверь ползающий, чудовище, сила властная и не-
рассуждающая— таков Эрос, овладевший членами
Сафо.
Вот еще метафора, позаимствованная в мире сил при-
роды.
Словно ветер, с горы на дубы налетающий.
Эрос души потряс нам...
(Там же, стр. 170, 12)
Любовь, изведанная Сафо, похожа на ураган, кото-
рый оставил ее растерзанной и поверженной, не дав ей
ни опомниться, ни что-либо понять. Эта слепая, отнима-
ющая все чувства сила грозит исторгнуть у Сафо душу.
Страсть, столь же опасная для человека, как зверь
или гром, подобная гневному божеству, познается лишь
тем, кто повержен ею в прах.
... И все же Сафо не бежит этих гроз. Там, за далью
непогоды, сияет неомраченное, ясное небо. В этом опу-
стошенном сердце поселились золотые грезы.
У всякой страсти есть свой предмет. От нее исходит
радость или боль — страсти нас либо влекут к нему, ли-
бо от него удаляют. Мы отдаем&я страданию так же,
как доверяем ночи, которая возвратит нам день.
Но каков предмет страсти Сафо? Эти поиски уводят
нас в самую таинственную область ее поэзии. И самую
неисследованную, несмотря на грубые гипотезы, которы-
ми усеяла путь к ней антипоэзия (я имею в виду фило-
логию).
Дело совершенно не в том, чтобы уточнить имя или
пол этого предмета. То, что Сафо нам не открывает и мы
порой случайно узнаем по какому-нибудь родовому окон-
чанию (если только рвение филолога, пекущегося о до-
бродетели, не изменило это изобличающее окончание),
нам не следует искать между строк, пытаясь проникнуть
в текст. В этом нет нужды. Текст, взятый сам по себе,
открывает нам поэтические горизонты, более обширные,
чем те исторические соображения, которые мы бы могли
извлечь из наших сведений о гражданском состоянии
или установлении факта сексуальной извращенности.
Что же представляет собою предмет, сумевший воз-
будить страсть? Перечтем снова несколько строк из сти-
хотворения, о котором мы уже так много говорили.
. . . . . . . . . твой звучащий нежно
• Слушает голос
И прелестный смех. У меня при этом
Перестало сразу бы сердце биться...
Не нужно ничего другого — достаточно звука, достиг-
нувшего уха, чтобы запылали тело и душа.
Лишь тебя увижу...
Достаточно услышать звук голоса, мельком увидеть
любимый образ, чтобы страсть вспыхнула с неистовой
силой. Поражает сопоставление 'Незначительности при-
чины с силой и напряженностью следствия. Это стихотво-
рение Сафо захватывает такие большие, просторы стра-
сти, но как мало позволяет она увидеть из того, что се
возбудило! Нам с исчерпывающей полнотой дано знать о
ее страданиях, мы увидели, как они последовательно за-
хватили все ее члены. Но мы узнаем лишь о голосе и сме-
хе того, кого она любит. Однако и этот оставшийся для
нас неясным предмет страсти подчиняет нас своему обая-
нию.
1 2 3 4 5 6 7